Моя желанная студентка

— Возможно, — уклончиво отвечает девчонка, а потом тверже произносит: — Его зовут Валевский Сергей Платонович, доктор биологических наук и член Международной Ассоциации Академических Наук.

Лицо мамы вытягивает в удивлении. Она смотрит на меня сначала с ужасом, затем с подозрением и, наконец, с улыбкой. Без понятия, что творится в ее голове, но мне это совершенно не нравится.

— Вот как… Приятно познакомиться, в таком случае. Граф Ольга Дмитриевна, судья.

— Я о вас слышала, — говорит Ника.

— Не от своего ли отца, случайно?

— Может, и от него.

— И в какую беду ты попала, Вероника?

— Кажется, нам пора. — Я встаю со стола, и девчонка вскакивает вслед за мной. — Мам, прости, но я не смогу тебя приютить в ближайшее время. Сама понимаешь, ситуация так сложила.

— Ничего. Переживу. Главное, что тебе не скучно и по своей горячо любимой Анечке ты больше не страдаешь. Хотя вчера по телефону мне показалось иначе. Видимо, показалось.

Ну вот зачем она так?

Я смотрю в спину уходящей Веронике и чувствую вину. Не следовало ее целовать.

Черт! Граф, ты идиот!

— Стас. — Мама оказывается рядом и заглядывает мне в лицо. — Не знаю, что ты затеял, и что вообще творится в твоей голове, но если Валевский начнет прессовать, звони. У меня с ним старые счеты.

Я молчу.

— И еще. Мое мнение о… ней, — она кивает в сторону спальни, — остается прежним. Пойду оденусь. С грязной посудой разберетесь сами.

Глава 17. Неловкость

Вероника

Я растеряна. Это утро — сплошное противоречие. Сначала светловолосая женщина, шипя, выгоняет меня за порог, потом отец присылает сообщение, из которого ясно, что дома мне будут не рады, а после случается нежнейший поцелуй со Станиславом Юрьевичем. Кажется, будто он готов взвалить на свои плечи все мои беды, принять меня такую, какая я есть, сходить с ума от возбуждения так же, как и я… Но интимный момент заканчивается, едва успев начаться.

Граф возвращает меня в квартиру, дает возможность привести себя и свои мысли в порядок и проверить температуру. Она держится на отметке тридцать семь, и мое чутье подсказывает, что в поликлинику нет смысла идти. Разве что следует немного отлежаться. Всего денек. А завтра можно будет привести в исполнение задуманное. И пусть Станислав Юрьевич по каким-то своим убеждениям запрещает работать, мне не десять лет, я не могу сидеть на шее у мужчины, не сейчас, не когда хочется доказать всему миру свою самостоятельность.

— Вероника. — Он стучится в дверь, хотя это его спальня. — Я могу зайти.

— Да.

Станислав Юрьевич заглядывает в комнату и бегло оглядывает ее. Вряд ли его интересует порядок, но все же я горда собой, потому что успела тут прибраться и даже несколько минут проветрить.

— Мама уже ушла, — говорит он спокойно, но по нему видно, как неловкость сковывает движения, а в глазах таится сожаление. Я все думаю о нашем поцелуе. Насколько он искренен? Может, это был всего лишь порыв? Наверняка, мужчина хотел меня таким образом поддержать, только и всего. Но разве вот так успокаивают? Для чужих друг другу людей достаточно объятий и слов.

— Вам не следовало так резко с ней обращаться, — набравшись смелости, произношу.

— Она это переживет, — цедит он сквозь зубы, подойдя к окну и встав ко мне спиной.

Я слежу сначала за его руками, утопающими в карманах брюк, а после забываюсь, глядя на обтянутое тканью тело. Как бы стыдно не было за свое поведение, не могу не отметить его подтянутость. И вообще, мне кажется, что я становлюсь помешанной. Не надо быть шибко умной, чтобы догадаться — нас тянет друг ко другу, как только мы оказываемся в опасной близости, нам сносит крышу. И хоть я ни разу не спала с мужчинами, та завеса, которую приоткрыл мне Станислав Юрьевич, подобна запущенному таймеру бомбы замедленного действия. Я напоминаю себе самку, вошедшей в период брачных игр, когда феромоны самца напрочь выбивают здравость, оставляя только инстинкты. Они, как оголенные провода, искрят и бьют напряжением, едва его пальцы касаются моей кожи, дыхание смешивается с моим, обжигая губы, вынуждая их гореть.

Я чувствую тугой узел внизу живота, который с каждой мыслью о возможной близости с Графом, закручивается все сильнее и сильнее.

— Вероника.

Станислав Юрьевич оказывается совсем рядом, заглядывает в глаза и обеспокоенно уточняет:

— Ты как? Опять плохо? Тяжело дышишь…

— Все хорошо. — Скидываю его ладонь со своей руки и сама подхожу к окну, открываю его и вдыхаю свежий воздух.

— Вероника, ты рискуешь еще больше заболеть. Тут сквозняк.

За спиной закрывается дверь.

— Уже нет, — смеюсь.

— Не смешно. Тридцать семь.

Я оборачиваюсь и вижу в его руках градусник. Станислав Юрьевич задумчиво чешет лоб, видимо, решая, стоит ли нам ездить в поликлинику.

— Думаю, к вечеру пройдет, — говорю ему. — Я чувствую себя намного лучше.

— Точно?

— Да, не надо никуда меня отвозить. Только… — Набираюсь смелости, чтобы снова попросить. — Можно я у вас еще раз переночую?

— Оставайся, сколько понадобится. Меня все равно почти не бывает дома.

— Спасибо, — произношу, испытывая неловкость.