Моя жена, ее любовники и жертвы

Боже, своя квартира! Ради этого Маринка могла вытерпеть все, что угодно. А уж раскаяние в том, что не помогла свекрови в момент приступа, – тем более!

* * *

Тот странный, муторный, знаковый день Маринка провела с другом детства. Встреча не была запланирована, просто она бежала из двора – скорее, скорее, в любом направлении, а навстречу из-за поворота вывернулся черный «мерседес» Андрюшки. Маришка и не знала, что это именно Андрюшкин мерс, как-то раньше не приходилось его видеть, а когда ее окликнули из окна, сначала сделала вид, будто не слышит.

– Эй, подруга, посмотри на меня! – произнес Андрей речитативом, вдруг вспомнив, что нечто подобное когда-то кем-то пелось. – Маринка! Ты чё, своих не узнаешь?

– Андрюша? – Она остановилась на лету, взъерошенная, растерянная, но замкнувшаяся на своей тайне.

– Тебя подвезти?

Она кивнула.

– Куда? – спросил Андрей, когда она села в машину.

Маринка пожала плечами.

– Я домой еду, – сказал он, с трудом отводя взгляд от ее замороженного профиля, – это в сторону парка Менделеева. Хочешь посмотреть мою новую квартиру?

– Да, – согласилась она и села в машину.

Андрей и сам знал, что Маринка не из болтливых, но что-то с ней было не так. Она отрицательно ответила на ряд тестовых вопросов: поссорилась с Мишкой? На работе что-то не так? Может, родственники достали? Решив отстать от нее, он стал рассказывать о покупке квартиры, о том, что хотел именно такое жилье: в центре, но в месте не задымленном, в новом доме, с охраняемой территорией и подземным гаражом.

– Круто, в общем, – хвастался он, иногда поглядывая на подругу детства.

В гостях Маришка, не меняя выражения лица, вежливо осмотрела комнаты и лоджии. Не то чтобы ей не понравилось, просто она никогда не интересовалась чужими вещами и делами. Отсутствие зависти, как ни странно, происходило из Маришкиного абсолютного эгоизма, как и ее равнодушие в целом. Она была абсолютно лишена страсти к чужим вещам, лишь изредка замечая красивое платье коллеги или представляя себе, что могла бы так же, как ее обеспеченные знакомые, отдыхать зимой на Мальдивах. Болезненное любопытство в ней вызывали только чужие маленькие дети, что продолжилось бы до рождения собственного ребенка, а этого так и не произошло.

Вот и сейчас она была рада, что ее Андрюшка счастлив, купив квартиру, только выразить этого не могла, ибо была погружена в свои туманные ощущения. Думать о том, что было ею сделано только что, она не могла – это было страшно. Почти так же страшно, как тогда, когда она узнала о смерти Оксаны, или там, на деревянном пирсе над водами Круглого озера…

Все это время Андрей не спускал глаз с подруги детства, испытывая странные чувства. Он не мог отделаться от беспокойства за нее. Казалось, она безумно несчастна, катастрофически одинока, ее никто не понимает, даже правильный, хороший Мишка. Мишка, наверное, привык к Маринке, как привыкают к женам все мужья, и уже не ценил того, чем обладал. Так и отец Андрея привык к маме, а ведь другой такой женщины ему не сыскать вовеки! И Андрею почудилось, что было уж совсем фантазийно, будто отблеск светлой памяти его матери лег на Маринкин бледный лоб.

Усмехнувшись, он отогнал возвышенные мысли, удивляясь, что его, такого прагматичного и делового, накрыли чувства. Маринку он все равно продолжал жалеть, придумав о ней еще много такого, в чем после никому не признался, особенно Мишке с Борькой.

– Выпьем? – предложил он, вынимая из бара бутылку текилы.

– Ладно, – согласилась она.

И не так уж намного освободилась бутылка агавовой водки, когда с друзьями детства стали происходить странные вещи. В руке Андрея оказалась безвольная Маришкина ладошка, и он не мог отделаться от желания пригладить ее волосы, продолжавшие, как и в детстве, пушиться надо лбом и ушами. Желая отвязаться от назойливой тяги к этим рыжеватым волосам, он перевел взгляд на пальцы Маринки, отмечая, что ногти у нее как у маленькой девочки – необработанные и ненакрашенные. Таких рук у взрослых женщин он не встречал давным-давно, и выглядело это ужасно трогательно.

От Маринки и пахло только что проснувшимся ребенком, только глаза у нее были взрослыми, затуманенными мыслями.

Неизвестно зачем он стал целовать ее руки.

– Андрей, я ушла из дома, а Мишкину мать паралич разбил, – сказала она, тоже неизвестно зачем. Нет, известно – ей надо было сказать это, иначе ее разорвало бы от напряжения, а сказать такое Маришка могла только Андрею.

Он не поднял голову, только перевернул кисти ее рук ладонями вверх и снова прикоснулся губами к ее коже, чуть шершавой и розовой.

– Ее заколотило, а потом она по стене сползла. Я уходила, а она еще жива…

Губы Андрея скользнули вверх по запястью, ощутили пульс Маринки, учащенный, нервный, в противоположность ее заторможенному виду. Рук Маринки Андрею было мало. Вдыхая запах ее бледной кожи, он поцеловал майку на ее плече, добрался до шеи. Не встречая сопротивления, уткнулся носом в волосы, а ртом – куда-то в скулу.