Моя жизнь

Вечером 13 марта, после поездки в Северную Каролину и на юг Флориды, я прибыл в дом знаменитого игрока в гольф Грега Нормана в Хоуб-Саунде, чтобы повидаться с ним и его женой Лорой. Это был приятный вечер, и время летело незаметно. Когда я наконец посмотрел на часы, было уже за полночь, и, поскольку на следующее утро мы должны были участвовать в турнире по гольфу, я поднялся и собрался уходить. Когда мы спускались по лестнице, я не заметил последнюю ступеньку и, не найдя правой ногой опоры, начал падать. Если бы я упал вперед, то в худшем случае оцарапал бы ладони, но я заскользил назад. Раздался треск, и я упал. Звук был таким громким, что Норман, который к тому времени уже был в нескольких футах впереди меня, услыхав его, повернулся и успел меня подхватить, иначе я бы получил еще более серьезную травму.

Вскоре прибыла машина скорой помощи, и после сорокаминутной поездки я оказался в католическом госпитале Сэйнт-Мэри, — врачи выбрали его, потому что там были отличные условия для оказания экстренной помощи. Я провел в нем всю ночь, мучаясь от сильной боли. Когда методом магнитного резонанса у меня обнаружили 90-процентный разрыв правой четырехглавой мышцы, я самолетом был отправлен в Вашингтон. Хиллари, встречавшая президентский «Борт номер 1» на авиабазе Эндрюс, увидела, как меня вывозят из самолета в инвалидном кресле. Она должна была лететь в Африку, но отложила поездку и находилась рядом со мною, пока меня оперировали в военно-морском госпитале в Бетесде.

Примерно через тринадцать часов после того, как я получил травму, команда прекрасных хирургов под руководством доктора Дэвида Адкисона сделала мне обезболивающую блокаду и, включив музыку в исполнении Джимми Баффетта и Лайла Ловетта, приступила к операции. Я следил за их манипуляциями, глядя в зеркало над операционным столом. Врачи просверлили отверстия в моей коленной чашечке, протащили через них порванные мышцы и сшили их и сухожилия. Когда операция закончилась, Хиллари с Челси помогли мне вытерпеть ужасную боль, которая не прекращалась целый день. Потом мне стало лучше.

Больше всего меня пугал шестимесячный реабилитационный период, в течение которого я не мог совершать пробежки и играть в гольф. Пару месяцев мне пришлось ходить на костылях, а потом носить гипсовую повязку. Еще некоторое время я опасался падения и повторной травмы. Работники Белого дома установили в моем душе перила, за которые я мог держаться, чтобы сохранять равновесие. Вскоре я научился одеваться самостоятельно, пользуясь легкой палочкой. Медицинский персонал Белого дома под руководством доктора Конни Мариано готов был прийти мне на помощь в любое время дня и ночи. Военно-морской флот выделил мне двух прекрасных физиотерапевтов — Боба Келлогга и Нанетт Пако, которые занимались со мной ежедневно. Хотя я и набрал вес за то время, пока не мог двигаться, после окончания занятий с физиотерапевтами я сбросил пятнадцать фунтов.

Когда я вернулся из госпиталя домой, у меня оставалось меньше недели на подготовку к встрече с Борисом Ельциным в Хельсинки. Кроме того, имелось множество других проблем, требовавших разрешения. 17 марта ко мне пришел Тони Лэйк и попросил отменить его назначение директором Центрального разведывательного управления. Сенатор Ричард Шелби, председатель Комитета по разведке, откладывал утверждение кандидатуры Лэйка под тем предлогом, что Белый дом не информировал комитет о нашем решении снять эмбарго на поставку оружия в Боснию в 1994 году. По закону я не обязан был сообщать об этом решении комитету и решил не делать этого, чтобы предотвратить утечку информации. Я знал, что большинство сенаторов, причем от обеих партий, одобряли отмену эмбарго, — через некоторое время они действительно проголосовали за резолюцию, в которой просили меня снять эмбарго.