Моя жизнь

Они могли бы получить эту информацию гораздо более простым способом, задав мне прямой вопрос о том, оставался ли я когда-либо наедине с женщинами, работающими в правительственных организациях, после чего юристы могли спросить у этих женщин, подвергал ли я их сексуальным домогательствам. Однако тогда их усилия оказались бы бесполезными. В то время все, кому было известно об этом расследовании, знали, что не существовало никаких доказательств сексуальных домогательств с моей стороны. Я был уверен, что адвокаты истицы вынуждали меня признать факт вступления в интимные отношения с одной или несколькими женщинами, чтобы потом организовать «утечку» этой информации в прессу, вопреки указанию судьи о соблюдении конфиденциальности. Как оказалось, я не знал и половины правды об этом.

После того как я принес присягу, адвокаты Института Рутерфорда попросили судью принять определение «сексуальных отношений», которое они специально отыскали в одном из юридических документов. По сути речь в нем шла о более интимном, чем поцелуй, контакте, инициированном дающим показания лицом, с целью испытать сексуальное удовлетворение или возбуждение. При такой постановке вопроса учитывались лишь мои действия и психологическое состояние и совершенно не принимались в расчет действия другого лица. По словам адвокатов, это нужно было для того, чтобы избавить меня от нескромных вопросов.

Заседание длилось несколько часов, но лишь десять или пятнадцать минут из них были посвящены Поле Джонс. Остальное время мы обсуждали темы, не имеющие к Джонс никакого отношения. Мне было задано множество вопросов о Монике Левински, которая летом 1995 года работала в Белом доме как стажер, а потом, с декабря по начало апреля, числилась в штате, после чего была переведена в Пентагон. Юристы спросили меня, насколько хорошо я ее знал, обменивались ли мы подарками, говорили ли по телефону и вступали ли в «сексуальные отношения». Я рассказал о наших с ней беседах, признал, что дарил ей подарки, и ответил «нет» на вопрос о «сексуальных отношениях».

Юристы из Института Рутерфорда продолжали задавать одни и те же вопросы с небольшими вариациями. Затем был объявлен перерыв. Мои юридические советники были озадачены, потому что имя Левински появилось в списке потенциальных свидетелей со стороны истца только в начале декабря, а через две недели ей была вручена повестка с требованием явиться в суд для дачи показаний. Я не сообщил им о своих взаимоотношениях с ней, но сказал, что не вполне понимаю, что означает это странное определение сексуальных отношений. Им это также было непонятно. Мой адвокат Боб Беннет с самого начала предложил юристам из Института Рутерфорда задавать конкретные и недвусмысленные вопросы о моих контактах с женщинами. В конце беседы о Левински я спросил расспрашивавшего меня адвоката, не хочет ли он выяснить что-то более конкретное, на что он ответил: «Сэр, думаю, все скоро выяснится, и вы все поймете».

Я почувствовал облегчение, но в то же время меня беспокоило то, что адвокат не хочет задать конкретные вопросы и услышать мои ответы. Если бы он задал мне такие вопросы, я ответил бы на них правдиво, хотя это было бы очень тяжело. Во время остановки работы правительства в конце 1995 года, когда очень немногим людям разрешалось приходить на работу в Белый дом, а те, кто получил такое разрешение, работали допоздна, я вступил в неподобающие отношения с Моникой Левински. Потом мы несколько раз встречались с ноября по апрель, когда она покинула Белый дом и уехала в Пентагон. Следующие десять месяцев мы с ней не виделись, но иногда говорили по телефону.

В феврале 1997 года Моника присутствовала среди гостей в Белом доме на вечерней записи моего еженедельного радиообращения, после чего я остался с ней наедине на пятнадцать минут. Я испытывал отвращение к самому себе за то, что сделал, и весной, когда снова встретился с ней, сказал ей, что поступаю неправильно, что это дурно по отношению к моей семье, по отношению к ней, что дальше так продолжаться не может. Я также сказал ей, что она умный и интересный человек и у нее все будет хорошо, и если она хочет, я смогу быть ее другом и помогать ей.

Моника продолжала бывать в Белом доме, и я иногда виделся с ней, но ничего предосудительного больше не случалось. В октябре она попросила меня помочь ей найти работу в Нью-Йорке, и я помог. Она получила два предложения и приняла одно из них, а позже, в декабре, приехала в Белый дом, чтобы попрощаться. К тому времени она уже была вызвана в суд в качестве свидетеля по делу Джонс. Она сказала, что не хочет давать показания под присягой, и я сообщил ей, что некоторые женщины избежали этого, дав письменные показания о том, что я не подвергал их сексуальным домогательствам.