Моя жизнь

Немного вернусь к Саратову. Я забыла написать о Ширшове. Это был наш приятель и его жена врач тоже. Он в наше время был на какой-то большой хозяйственной работе. Его жизнь очень типична для того времени. До революции он работал учеником кондитера в частной кондитерской. Ему было лет семнадцать, хозяином он был доволен, но работать приходилось по ночам, чтобы к утру был свежий хлеб. Однажды под утро – они уже устали – входит хозяин, видно, с какого-то вечера: во фраке, белой манишке, выпивший и начинает что-то ворчать. Ширшов в это время взбивал какой-то крем для пирожных, подошел к хозяину и эту посудину с кремом надел ему на голову. Он выскочил из кондитерской и туда больше не вернулся. Началась революция. Он пошел добровольцем. Потом был назначен в ГПУ, откуда его послали в качестве секретного сотрудника изучать настроения студентов. Тогда он кончил юридический факультет, хотя среднего образования у него не было. В Саратове он пользовался большим почетом, такой партиец с высшим образованием. Он был, кажется, директором кожевенного завода. Выпивал, но не очень. Однажды он был по служебным делам в банке. Вдруг в бухгалтерии к нему подходит один из бухгалтеров и говорит: «Я вам должен деньги, в семнадцатом году вы у меня недополучили зарплату и ушли!» Это был бывший хозяин кондитерской. Они побеседовали по-приятельски и разошлись. Выдержал Георгий Михайлович Ширшов огонь и воду, а на медных трубах споткнулся. Назначили его, ни больше ни меньше, директором Сталинградского тракторного завода[56]. Это было ни по разуму, ни по опыту, ни по характеру. Он начал пить, дело шло плохо. Завелись женщины. Одна из них публично положила ему на стол в кабинете ребенка – его ребенка. Был скандал. Словом, его сняли, они переехали в Москву. Он стал работать, не знаю где. В каком-то качестве он занимался чисткой Москвы от «нежелательных элементов». В эту категорию попадала Зина Старосельская. По нашей просьбе он ее вызволил, и она осталась жить дома. Он же жил до смерти в Москве. 1937 год его миновал. Он рассказывал, какими хитрыми ходами ему удалось избежать ареста.

Итак, началась наша московская жизнь в пять человек на 16,5 кв. м. Была карточная система. Мы с Леней питались на работе в столовых. Леня маленький – в детском саду. Дома были Дуняша и Оля. Как получались продукты, я не помню. Я кончала университет второй раз. Думаю, что покупки делал Леня, а всеми домашними делами занималась Дуняша. Это быт. Мы, приехав в Москву, попали в такой круговорот жизни и всяких событий, что едва замечали себя. Не говоря о том, что нас окружали родные: Прасковья Яковлевна, папа, брат Юрий, Трахтенберги, такие близкие друзья, как Яков Старосельский, Борис Аронович Патушинский, Зиновий Исаакович Шкундин. Все это были люди замечательные, каждый по-своему, но общее было одно: все самозабвенно работали, и никто не сомневался в правильности политики индустриализации. Троцкого выслали из страны, троцкистов или тех, кого сочли «органы» троцкистами, посадили. Программа же беспощадной индустриализации Троцкого начала проводиться в жизнь. Какие были возможности для индустриализации – напоминает слово «грабарь». Это был мобилизованный с лошадью, телегой, лопатой, кайлом и со своими продуктами на месяц мужик, оторванный от своего хозяйства. На Магнитке работали «грабари». Трудно и тяжело было всем, всякое сомнение, критика карались жестоко, священная «классовая ненависть» превращалась вообще в ненависть, подозрительность, «бдительность». Сомнение в гениальности Сталина никто не смел высказать, да мало кто и сомневался. Ведь это он вел государственный корабль к социализму. Двоюродный брат Лени, начальник Ивановского ГПУ Слава Домбровский[57], говорил: «Мы не можем позволить, чтобы государством управлял Калинин-старик», «Если мы раньше рабочий класс не трогали, были уверены, что там нет и не может быть ни сомнений, ни вредительства, то теперь ого-го!» Круг ненависти все расширялся. «Массы» нуждались в воспитании, в наказаниях, в том, чтобы их вели к социализму. Как это делать и что это такое, знал один «гениальный вождь», он же «отец народов». Кроме того, были вожди по нисходящей до секретаря райкома. Потом были члены партии, которыми руководили вожди, потом были массы, которые «воспитывались». Кроме того, была еще теория «винтиков». Это значило, что массы и, как будто, рядовые члены партии были «винтиками» – безмолвными и бездумными, которые ввинчивались все теми же вождями. Практически же сила была в руках ГПУ (или тогда как-то уже называлось иначе). Нам это разъяснил Слава Домбровский. Всех, кто хотел думать иначе, он «разгромлял». Разгромлены были финансисты, которые не соглашались с финансовой реформой, громили всех, у кого плохо шло дело. Страх начинал забираться под кожу у всех.