Моя жизнь

Когда на следующее утро я рассказала обо всем Элеоноре, ее, казалось, это ничуть не удивило. Артисты так часто живут в стране легенд и фантазий, что микеланджеловский юноша, вышедший из моря, чтобы утешить меня, кажется им вполне естественным явлением, и, хотя она терпеть не могла встречаться с незнакомыми людьми, все же милостиво согласилась, чтобы я представила ей своего юного Анджело, и мы посетили его мастерскую – он был скульптором.

– Вы в самом деле считаете его гениальным? – спросила она меня, осмотрев его работы.

– Без сомнения, – ответила я. – Возможно, он станет вторым Микеланджело.

Молодость на удивление эластична. Молодость всему верит, и я почти поверила, что моя новая любовь одержит победу над скорбью. К тому же я так устала от непрекращающейся ужасной боли. Есть одна поэма Виктора Гюго, которую я постоянно перечитывала и в конце концов убедила себя: «Да, они вернутся; они только ждут момента, чтобы возвратиться ко мне». Но увы! Этой иллюзии не суждено было длиться долго.

Оказалось, что мой возлюбленный принадлежал к итальянской семье, придерживавшейся строгих нравов, и был помолвлен с молодой девушкой из такой же итальянской семьи. Он не рассказал мне об этом, но однажды объяснил все это в письме и попрощался со мной. Но я не рассердилась на него. Я чувствовала, что он спас меня от безумия, и знала, что больше не одинока. С тех пор я глубоко погрузилась в мистицизм. Я ощущала, будто души моих детей парят где-то рядом со мной и непременно вернутся, чтобы утешить меня на земле.

Приближалась осень, и Элеонора переехала в свою квартиру во Флоренции. Я тоже покинула свою мрачную виллу. Сначала поехала во Флоренцию, а потом в Рим, где планировала провести зиму. Рождество я встретила в Риме. Оно прошло довольно грустно, но я говорила себе: «Все же я не в могиле сумасшедшего дома, я здесь». И мой верный друг Скене оставался со мной. Он никогда не задавал никаких вопросов, не сомневался – только дарил мне свою дружбу, преклонение и музыку.

Рим – замечательный город для души, исполненной печали. В то время как ослепительная яркость и совершенство Афин сделали бы мою боль еще острее, Рим с его величественными руинами, гробницами и вселяющими вдохновение памятниками – свидетелями стольких ушедших в прошлое поколений – стал для меня своего рода болеутоляющим средством. Особенно мне нравилось бродить ранним утром по Аппиевой дороге, когда между длинными рядами гробниц по ней едут из Фраскати телеги с вином со своими сонными возницами, прислонившимися к бочкам с вином, словно усталые фавны. Мне тогда казалось, будто время перестало существовать. Я напоминала призрак, который уже тысячу лет бродит по Аппиевой дороге, а перед ним простираются обширные пространства Кампании и огромная арка рафаэлевского неба над головой. Порой я, воздев руки к небу, принималась танцевать, – трагическая фигура между рядов гробниц.

По ночам мы со Скене гуляли и часто останавливались у многочисленных фонтанов, которые никогда не переставали струиться из обильных горных источников. Мне нравилось сидеть у фонтана, вслушиваясь в журчание и плеск воды. Часто я сидела так, беззвучно плача, а мой добрый спутник сочувственно сжимал мне руки.

От этих печальных скитаний меня однажды пробудила длинная телеграмма от Лоэнгрина, умолявшего меня во имя моего искусства вернуться в Париж, и под влиянием этого послания я села на поезд, отправляющийся туда. Мы проехали мимо Виареджо. Я увидела между сосен крышу красной кирпичной виллы и вспомнила о проведенных там месяцах, когда в душе сменялись отчаяние и надежда, и о своем божественном друге Элеоноре, которую я теперь покидала.

Лоэнгрин подготовил для меня великолепные апартаменты в отеле «Крийон» с видом на площадь Согласия. Комнаты он заставил цветами. Когда я рассказала ему о том, что произошло со мной в Виареджо, и о своем мистическом сне о реинкарнации детей и возвращении их на землю, он закрыл лицо руками и после нескольких минут борьбы произнес:

– Я впервые пришел к тебе в 1908 году, чтобы помочь тебе, но наша любовь привела нас к трагедии. А теперь давай создадим школу, как ты хочешь, и подарим людям немного красоты на этой грустной земле.

Затем он рассказал мне, что купил большой отель в Белльвю. С его террасы открывался вид на весь Париж, сады спускались к реке, а комнаты могли вместить тысячу человек, и только от меня зависело, чтобы школа существовала постоянно.

– Если ты готова отбросить в сторону личные чувства и жить только ради идеи, – добавил он.

Памятуя о том, какую запутанную смесь горя и катастроф принесла мне жизнь, в которой лишь моя идея всегда сияла ярко, не тускнея, я согласилась.

На следующее утро мы отправились в Белльвю, и с тех пор декораторы и меблировщики стали трудиться под моим руководством, преобразуя довольно заурядный отель в Храм Танца Будущего.

В ходе конкурса, состоявшегося в центре Парижа, было отобрано пятьдесят новых кандидаток, а кроме них, здесь поселились ученицы первой школы и воспитательницы.