Моя жизнь

Я был его помощником. Когда нужно было срубить дерево, я предварительно очищал участок от молодняка и надрубал ствол с одной стороны. Брату как опытному дровосеку принадлежал последний решающий удар топора с другой стороны ствола. Он валил дерево точно в том направлении, как ему хотелось. Еще несколько минут, и ствол уже был очищен от сучьев и веток, так же как и засечены пометки на определенном расстоянии. Ветки на верхушке дерева мы не трогали до самого конца, потому что они поддерживали ствол и давали возможность обтесать его со всех сторон. Мой брат работал с топором с изумительной ловкостью, и дело подвигалось очень быстро.

Эти звонкие удары топора до сих пор раздаются в моих ушах и будят рой волнующих воспоминаний. Но как давно прошли те времена.

После того как ствол был обтесан, мы отмеривали 12 футов, и, пока я рубил топором, брат отыскивал другое дерево. 12 футов на 8 футов — обычный размер хижины поселенца. Чтобы выстроить такую хижину, нам нужно было заготовить четырнадцать бревен в 8 футов длиной и четырнадцать бревен в 12 футов длиной. Это для стен. Еще одно бревно длиной в 14 футов мы срубили для конька крыши.

Только 10 июня мы начали заготовлять бревна, и 17 июня наша хижина уже стояла под крышей и с дверями. Расскажу, как мы устроили крышу. Сначала мы укрепили конек крыши, то есть длинное бревно, которое проходило над серединой хижины, а к нему с обеих сторон прислонили колья — вплотную друг к другу. На эти колья мы набросали толстый слой сена и сверху замазали толстым слоем глины. Такая крыша прекрасно защищала в холодные, морозные дни, однако во время затяжных дождей она нередко протекала.

Двери мы сбили из грубых досок. На первое время мы обошлись без окон, так же и без пола. Широкие щели между бревнами мы забили сначала дранкой, а потом заштукатурили глиной снаружи и внутри. Наша хижина была готова для жилья.

Мы строили ее всего лишь семь дней!

* * *

За это время запасы овса пришли к концу, и лошадей стало трудно кормить. Брат стал беспокоиться о своем хозяйстве в Кербери. Я тоже решил, что исполнил свой долг поселенца и на время могу покинуть эти края. Итак, мы погрузили на телегу наше движимое имущество и отправились в путь — на север.

Да, мы собирались вернуться, но наши планы изменились по не зависящим от нас обстоятельствам, и я никогда больше не увидел своей хижины.

Кто занял ее, я не знаю. Но кто бы он ни был, он найдет имя строителя и дату на дверной притолоке:

E. T. SETON. 1884.

За все время нашей поездки брат не разговаривал, то есть я хочу сказать, что он не произнес ни одной членораздельной фразы. Правда, он погонял лошадей и покрикивал на них, но его распоряжения, обращенные ко мне, были по большей части немыми жестами или в лучшем случае нечленораздельной воркотней. Если ему хотелось еще кофе, он стучал по своей чашке или подавал ее мне. Если ему надо было хлеба, он делал краем ладони условный знак индейцев, что означало «режь». Всем этим я вовсе не хочу сказать, что брат был в плохом настроении или что у нас были дурные отношения, совсем нет. Мой брат был просто молчалив от природы и держался того убеждения, что молчание — золото.

Мы пересекли заповедник Котай, отведенный индейцам, и приехали к берегам реки Ассинибуон. Здесь наши попытка переправиться через реку вброд без проводника потерпела неудачу. Нам не удалось найти место обычной переправы, и у западного берега мы завязли в глубокой яме. К счастью, к нам на выручку пришел индеец племени кри по имени Чита. Если бы не он, мы не только потеряли бы все наше имущество, но и сами погибли бы.

Я пригласил Читу пообедать с нами и воспользовался случаем проверить правила индейского этикета: «В чужом доме следуй обычаям хозяев — не своим».

Итак, я положил в сахар чай и постучал три раза ложкой по чашке. Когда чай был выпит, я покружил чашкой над головой и потом опрокинул ее вверх дном на траву прерии. Затем я перевернул ее три раза и протянул, чтобы мне налили еще. Я пробовал по-разному — и так и сяк держать нож и вилку. Индеец следил очень внимательно за моими фокусами и очень серьезно подражал каждому моему движению. Я придумал бы еще что-нибудь более фантастическое, если бы совесть не начала меня мучить, да и мой старший брат уже сигнализировал мне по-индейски: «Кончай».

В Кербери мы вернулись в конце июня.

Дневник этого лета изобилует заметками о птицах и зверьках, а также большим количеством зарисовок животных и растений.

С наступлением августа началась страдная пора — уборка урожая. Мы вставали на заре и ложились, когда было совсем темно. Но как я ни уставал к вечеру от полевых работ, я продолжал вести дневник своих приключений и наблюдений над природой.

На страницах дневника от 26 июня мною записано происшествие, которое чуть было не привело меня к гибели.

На юго-запад от Кербери, на расстоянии около трех миль, возвышается большой песчаный холм. Он выше всех холмов в окрестности, и на склонах его растут самые высокие ели. Поселенцы назвали его холмом Белых Лошадей, индейцы называли горой Буйволов.