Моя жизнь

Я посмотрела на конверт, но ничего не смогла разобрать. Однако, как только начались репетиции, все стало ясно. По мере того как шла работа, неожиданно возникали новые идеи; повесить киноэкран, при помощи которого можно было сделать задник, где за секунду пейзаж сменялся изображением церкви; использовать волшебный фонарь. Роберто работал с огромным энтузиазмом. А самое главное — в Неаполе у нас было полно времени для репетиций.

К счастью для меня, Роберто почти не обратил внимания на сценические ремарки Поля Клоделя. С момента поднятия занавеса Жанна, согласно воле автора, должна была совершенно неподвижно стоять у столба. Она говорит, воскрешает в памяти свое детство, а певцы, хор создают драматическую обстановку суда.

Я сказала Роберто:

— Я не могу целый час стоять связанной. Мне нужно двигаться.

Тут-то он и решил, что мне в голову пришла блестящая мысль.

Поднимается занавес, в глубине сцены виден столб, к которому привязана маленькая девочка, изображающая святую Жанну. Поднимаются языки пламени, она умирает; потом в полной темноте лифт поднимает меня. Я одета во все черное, видно только мое лицо. И в этом лице — память, память обо всем, что было в жизни. На сцене были сооружены большие сходни, там я встречаю брата Доминика, который говорит, в чем меня обвиняют. Потом эти сходни опускаются к полу, и я могу свободно передвигаться по сцене.

Все это сложно передать на словах, но постановка была отработана очень хорошо. Это относилось и к сражающейся толпе на сцене, и к хору, и к певцам. Спектакль имел большой успех. В Италии он понравился всем; и публике, и критике. Мы выступали в оперных театрах Палермо, Сицилии, в миланской «Ла Скала», в театрах Парижа, Стокгольма, в Барселоне, в Лондоне. Мы играли на четырех языках в пяти странах.

Роберто, который вообще не любил актеров, решил, что теперь он больше всех не любит певцов.

— О боже, постоянно болтать о своих голосах, кто какую взял ноту, — какое занудство, — говорил он. — Они просто не представляют, что происходит в мире; может, идет война, может, нас захватили марсиане. Им на все наплевать. Только «ля-ля-ля». Единственное, что существует для них в жизни, — это звучание их голоса и следующая ария.

Приблизительно в это же время до Ингрид дошли грустные вести о Бобе Капе.

Он отказался участвовать в войне в Корее, считая себя свободным военным фоторепортером и надеясь остаться таковым до конца жизни. Но в 1954 году журнал «Лайф» увлек его идеей показать французскую колониальную войну во Вьетнаме. В первую неделю июня он и два других корреспондента отправились с колонной французских танков в глубь вьетнамской территории. Капа сидел на переднем сиденье джипа, держа в руках фляжку с ледяным чаем и бутылку коньяка. Несколько раз они попадали под обстрел. Выждав момент, когда наступило затишье, он прошел с фотоаппаратом вперед, сказав: «Когда пойдете дальше, найдите меня». Они нашли его лежащим на дороге, мертвого. Он наступил на мину.

После его гибели во время небольшой церемонии генерал Рене Кони сообщил о посмертном награждении Боба Капы. «Это был первый военный корреспондент, убитый в бою. Он умер, как солдат. И заслуживает воинских почестей», — сказал генерал. Бобу было сорок лет.

Ингрид написала Рут:

«И слава богу, с «Жанной на костре» все в порядке. Мы подписали контракт на турне в Испанию. Плохо только, что это приносит мало денег, поэтому надо сниматься. Отчаянно ищу другую оперу или пьесу. Как мало людей пишет в наши дни. Мы бездушное поколение, изобретающее лишь атомные бомбы.

Спасибо за вырезки о Капе. Так странно и ужасно он ушел. Странно потому, что страницы многих журналов заполнены его фотографиями, его жизнью, а следующие за ними страницы — «Жанной на костре» и моей жизнью».

С тех пор как мы вступили в оперную круговерть, агенты со всей Европы предлагали нам показать ораторию в оперных театрах.

И, поскольку нам нужны были деньги, мы стали разъезжать по европейским городам.

Незабываемые впечатления оставила Барселона. Прямо скажем, это был не самый приятный месяц в моей жизни, потому что в Испании все начинается страшно поздно и продолжается страшно долго, а в театре царят невероятные пыль и грязь. Мы никак не могли понять, что происходит со светом, пока Роберто не протер лампы носовым платком. Моя уборная выглядела роскошно от изобилия драпировок, но все они были покрыты пылью.

я не могла держать дверь своей уборной закрытой: из туалета так пахло, что туда было просто невозможно зайти. Каждый день приходил служитель и ставил около унитаза ведро с хлоркой. Как-то я заметила, что, может быть, стоит просто вымыть все водой с мылом. Потом мне в глаза попала какая-то инфекция, так что утром я не смогла их открыть. Пришлось каждый день ходить к известному окулисту, и в день премьеры я была похожа на сову, поскольку не сумела загримироваться. Но ведь я должна была играть святую, притом святую умершую, так что все было в порядке.