Моя жизнь

Деда одолевал страшный кашель. Лечили его и травами и припарками, ничего не помогало. Раза два приходил фельдшер и советовал положить старика в больницу. Но на это тогда требовались большие деньги, а их не было.

Месяца через два дед умер. Я очень мучительно переживал эту утрату, так как от меня ушел не только любимый человек, но и добрый наставник, учитель.

Приходская школа

Весной, когда сошел снег и подсохла земля, я взрыхлил дедушкину клумбу и посеял на ней цветы. Они быстро зазеленели, и я, гордый своими первыми успехами, стал окапывать яблони, как это каждой весной делал дед. Работа моя подвигалась очень медленно, я уставал и досадовал на себя. Но однажды мне пришла в голову мысль позвать на помощь соседских ребят, которые не раз приходили слушать дедушкины рассказы.

Ребята охотно согласились помочь, и мы общими силами привели наш садик в порядок. На клумбе распустились пышные цветы, и у нас в дворике стало хорошо, уютно.

Однажды вечером отец мой, вернувшись с завода раньше обычного, вышел во двор посидеть. Ему нездоровилось.

Подозвав меня, он спросил:

— Это ты, Василек, такой порядок навел?

— Да! — с гордостью ответил я.

Отец провел рукой по моим волосам.

— Учить бы тебя надо. И дед покойный это мне завещал, а жизнь тяжелая, едва сводишь концы с концами.

— Ничего, папаня, я сам выучусь!

— Нет, так не бывает, — вздохнул отец, — ну, ладно, может, бог даст, и определим тебя по осени в школу.

В ту пору учиться в школе мог далеко не каждый, за ученье надо было платить деньги. Из моих товарищей мальчишек учились очень немногие.

Приближалась осень. На дедушкиных яблонях созрела крупная антоновка. Я с братишками набрал большую корзину яблок. С трудом втащили ее на крыльцо. В это время пришел отец с каким-то пожилым сгорбленным человеком, от которого пахло клейстером и варом.

Усадив гостя тут же на лесенке, он угостил его яблоками и попробовал сам.

— Из своего сада? — спросил гость.

— Из своего, вон мой садовник, — и отец указал на меня.

Я был очень смущен и хотел убежать, спрятаться, но гость остановил меня.

— Чего стесняешься? — Когда ругают, надо стесняться, а когда хвалят, надо радоваться. Подойди-ка ко мне.

Я подошел.

— Он? — спросил гость у отца.

— Он! — ответил отец. — Василием звать.

— Ну-ка, Вася, покажи мне руки.

Я показал.

— Ишь ты, сам клоп, а руки в мозолях. А ну, покажи ногу.

Стесняясь, я показал ему босую, облепленную засохшей грязью ногу.

— Не велика, — сказал гость и бумажной ленточкой обернул ее крест-накрест.

— Ну, иди бегай, садовник.

— Он и кузнец у нас, — оказал отец, но я уже дальше не слушал и, смущенный похвалой, убежал на улицу, где мальчишки собирались играть.

Дней через пять человек, пахнувший клейстером и варом, снова явился к нам.

Он вошел в дом, поздоровался, развернул узелок, вынул оттуда новые сапожки.

— На-ка, садовник, примерь.

Не веря своим глазам, я натянул сапоги на запыленные ноги и гордо поглядел на мать и бабушку. Хотелось прыгать, но сапожки придавали мне некоторую солидность, и я стал важно прохаживаться по комнате.

В воскресенье меня нарядили в пеструю ситцевую рубаху, в синий, перешитый из отцовского пиджак, обули в новые сапоги и отправили с бабушкой в церковь.

А на другой день отец, отпросившись с работы, сам стал собирать меня в школу.

— Что это волосы-то у тебя ершом торчат? Эх, не успел я постричь.

Мать смазала мне волосы деревянным маслом.

— Ну, сядем! — сказала бабушка.

Все сели и несколько секунд, посидели молча.

— Теперь с богом, — и бабушка осенила нас крестом.

С гордостью шел я по улице. Хотелось, чтобы мальчишки увидели мои сапожки и пиджак.

— Задаешь ли, по какой улице идем? — опросил отец.

— Знаю, по Курковой.

— То-то, по Курковой, а почему она Курковая?

— Не знаю!

— Потому, что на ней жили мастера, которые делали курки для ружей. Это было давно, может, лет сто назад, а может, и того больше. Рассказывают, что завод наш основал еще государь Петр Великий. Делал завод ружья для казны. Народу работало много, а мастерских было мало. Вот и сдавали работу на дом. Мастера, что делали курки, жили вот здесь, на этом месте, а те, что стволы делали, вот там, у реки, а те, что штыки, еще дальше. Со временем в этих местах улицы образовались. Их так и стали называть: Курковая, Ствольная, Штыковая. Понял теперь?

— Понял!

— Ну, вот и училище, — оказал отец, — шапку-то сними!

Я снял картуз и, увидев перед собой церковь, остановился.

— Чего стал?

— Да церковь.

— А вон во дворе и училище. Оно так и прозывается «При церкви пречистой на Хопре».

Сдав метрику и заплатив деньги вперед, отец отвел меня в класс:

— Сядь поближе, случайся, учись прилежно. Ученье-то денег стоит.

Но я и сам рвался к учению и за зиму научился довольно бойко читать, писать и считать.

Памятное лето