Моя жизнь

Так выглядело сентиментальное прощание с Варшавой, но элегическое настроение удерживалось в определенных границах. Оно вытеснялось страхом за то, удастся ли действительно наш план выезда и не сорвется ли он в самый последний момент. Был еще и страх перед неопределенным будущим. Но я ни секунды не усомнился в правильности моего решения покинуть Польшу. И мы твердо решили ни в коем случае не позволить разлучить нас. Тося с сыном улетела в Лондон только после того, как и я получил заграничный паспорт для поездки в Федеративную республику. До последнего момента мы боялись, что паспорта могут у нас отобрать. Когда я увидел, как растаял в воздухе самолет на Амстердам, где они должны были пересесть, то спросил себя, когда я снова увижу их. Сразу после звонка Тоси из Лондона я договорился с другом, которому полностью доверял. Тем не менее только накануне отъезда во Франкфурт я проинформировал его о своем намерении не возвращаться. Я дал ему ключ от квартиры, в которой должно было оставаться все мое имущество, прежде всего библиотека, ставшая с годами вполне приличной. Мой паспорт был действителен для однократной поездки в Федеративную республику и для пребывания там сроком не более 91 дня. Немецкая въездная виза была ограничена девяноста днями. Багаж, который я отважился взять с собой, состоял из чемодана средних размеров, довольно увесистого портфеля со всякого рода бумагами, включая все статьи, опубликованные в Польше, нескольких книг и старой, дребезжащей пишущей машинки. Omnia теа тесит porto.[55] Да, теперь у меня не было ничего, кроме этого скудного багажа. Конечно, были и наличные — пятьсот злотых, которые, правда, не принял бы ни один банк в Федеративной республике. Они не имели никакой ценности. Было у меня и около двадцати марок.

Предоставить мне большую сумму валютное отделение Польского национального банка не имело права.

Польский таможенный контроль прошел без затруднений, только мою дорожную пишущую машинку подозрительно осмотрели и тщательно внесли в мой паспорт («Машинка марки “Триумф”»). Но после того, как все процедуры контроля закончились и чиновники вышли, поезд не тронулся. В вагонах сидело совсем немного пассажиров, перрон был совершенно пуст, а тишина зловещей. Я боялся. Не выведут ли меня из поезда и, чего доброго, не арестуют ли? Прошло четверть часа, ничего не изменилось, а тишина, как мне казалось, становилась все более невыносимой. И вдруг совершенно неожиданно поезд тронулся — не было ни команды, ни какого-то другого звука. Я глазам своим не верил: он действительно шел, медленно и тихо, шел на запад. Всего через несколько минут мой багаж еще раз проверили — на этот раз две сотрудницы таможни ГДР. Я мог бы сказать им то же, что однажды сказал Гейне прусским пограничным чиновникам:

Глупцы, вам ничего не найти,
И труд ваш безнадежен!
Я контрабанду везу в голове,
Не опасаясь таможен.[56]

У меня снова не было ничего, совсем ничего, только, как когда-то, незримый багаж — литература, особенно немецкая.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. 1958-1973

МЫ ПРИЗНАНЫ НЕМЦАМИ

Выйдя 21 июля 1958 года из поезда на центральном вокзале Франкфурта-на-Майне, я понимал, что в этот момент и на этом перроне началась новая глава моей жизни. Но я не знал, где и на какие средства предстоит мне жить в Германии, я и понятия не имел о том, что меня ожидало. Я выбрал Франкфурт в качестве своего первого местопребывания потому, что он находился в центре страны. Кроме того, здесь жил младший брат моей матери, адвокат и любитель бегов, служивший во время войны в Иностранном легионе. У него можно было найти временное пристанище.

Прежде всего следовало позаботиться о средствах к существованию, а значит, отправиться на поиски работы. Что я хотел делать? На этот счет я не испытывал сомнений — хотел делать то, что делал и до сих пор в Польше, по меньшей мере попытаться и в Германии работать критиком. Удастся ли это? Я был далеко не уверен. Мне не оставалось ничего другого, как стучаться в самые разные двери. Я должен был считаться с прямыми или косвенными отказами, с поражениями. Надо было предпринять одну, а потом еще несколько попыток. По финансовым причинам следовало действовать сейчас же — сначала прямо здесь, во Франкфурте.

Унизительная ситуация? Да, но я не воспринимал ее так. Для меня это был скорее вызов. Я был преисполнен твердой решимости ни в коем случае не занимать позицию преследуемого или эмигранта, нуждающегося в помощи, просителя. Я читал литературные страницы важнейших газет и думал: это везде делается одинаково. Я сказал себе: «Ну, я вам покажу». И еще: начинать надо было с самого верха. Едва приехав во Франкфурт, я отправился во «Франкфуртер Альгемайне» и представился заведующему литературным отделом Хансу Шваб-Фелишу. Он говорил со мной дружески и трезво. Разговор облегчило то обстоятельство, что когда-то мы учились в школе в Берлине в одно и то же время.