Моя жизнь, 60–е и Джими Хендрикс глазами цыганки

Я стояла у калитки, забегала домой только поесть или попить и стремглав бросалась обратно. Каждый раз, как автобус останавливался, у меня сжималось сердце, я молилась, чтобы он привёз мою маму. Каждый раз, когда кто–нибудь сходил с автобуса, я чувствовала, как моё сердце тонуло в океане боли. Когда же наступал вечер и мне приходилось идти спать, я продолжала выглядывать из окна, пока не проходил последний автобус и я не понимала, что сегодня она уже не приедет. Я лежала с широко раскрытыми глазами и смотрела на потолок, там наверху ходил отец из угла в угол, пытаясь утопить своё горе в вине.

Все эти три недели до её возвращения отец не знал, что с нами делать, но когда она ушла во второй раз, она унесла с собой нечто такое, что он сник окончательно. Она забрала у него надежду. Не то чтобы он не знал как с нами быть, нам пришлось заботиться о нём. Мы были как трое маленьких детей, живущих вместе. Он только сам собирал себя на работу, но когда приходил домой, он был настолько пьян, что мог только с трудом добраться до своей постели.

Я очень скучала, я ложилась на её диван, сохранивший запах её духов — последнее напоминание о её присутствии. Джон решил, что будет сам заботиться обо мне. Но что мог сделать 12–летний мальчик? Он пытался готовить на нас двоих, но у него не было денег, а местный магазин отказал ему в кредите. Думаю, они там уже знали про нас всё и, возможно, отец с Лил уже успели им задолжать ещё раньше.

Думаю, моя бабушка дала отцу денег на нас, которые он тут же мог пропить. Однажды они дали мне двадцатку и сказали, что поедут со мной в город, купить сандалии для школы. Они думали купить коричневые туфли с пряжками, какие носили все девочки, но у меня была другая идея на этот счёт. Они сказали сандалии и я решила их понять буквально, и купила красивые босоножки с открытой пяткой. Мне они так понравились, что их тут же и надела. Но так как я возвращалась домой не на автобусе, а пешком, пройдя в них несколько миль, их нельзя уже было вернуть в магазин. Они ужасно ругали меня за истраченные деньги. Им было не понять, как 10–летняя девочка смогла сама без сопровождения взрослых поехать в магазин и купить себе туфли.

Помню, как–то раз, Джон стоял на кухне у плиты и варил томатный суп, пробуя его ложкой.

— Ты берёшь ложку в рот! — воскликнула я с возмущением. — Ты занесёшь туда микробов!

— Это деревянная ложка, — сказал он многозначительно, — дерево убивает микробы.

Прямо под кухней находился колодец и вода насосом поднималась наверх. Когда начинались сильные дожди этим же насосом откачивали лишнюю воду, но ни мне, ни Джону никто не сказал про это. Впервые мы поняли, что что–то не так, когда на полу кухни появилась огромная лужа, вода продолжала прибывать и мы начали черпать её ковшиком. Отца было не добудиться, позвать некого, нам оставалось ждать пока не кончится дождь и вода сама не уйдёт.

В конечном счёте, отец уже не мог встать без нашей помощи с постели и собраться на работу. Иногда мы не могли его разбудить и он лежал весь день на простынях, которые через некоторое время превратились в грязные тряпки. Он храпел, сопел, бормотал что–то, но не откликался на наш голос, пока не наступало время, когда открывался паб.

У нас кончились и уголь, и дрова. Джон вспомнил, что видел уголь на железнодорожной насыпи, как раз там, где паровоз проходил под мостом. И мы стали туда ходить, собирая уголь в старую сумку Лил, там было достаточно угля, чтобы обогреть дом и приготовить еду. За эти недели мы с Джоном почти что срослись друг с другом, ведя скрытный образ жизни. Мир, казалось, позабыл о нас.

По вечерам мы вылезали из дома поиграть с Леди и дать ей побегать. Мы прочёсывали округу вместе с Ники Эйре, который потихоньку таскал деньги из папиной кассы в пабе, и был для нас потенциальным источником еды. Он забавлялся тем, что, купив бутылку газировки, выливал её в канал прямо на наших глазах, но надо сказать, иногда он воровал для нас хлеб с кухни и мы ему за это многое прощали.

Должно быть каждому, кто встречал нас, было очевидно, в каком мы бедственном находимся положении. Джон просто был не в силах уследить за всем и моё платье с каждым днём становилось всё грязнее и прозрачнее от дыр. Теперь, если ребёнок придёт в школу в таком виде, немедленно вызовут социальные службы и заберут его в 24 часа. Но прежде, никто на это не обращал внимания.

Одной из учительниц так стало меня жалко, что она принесла целый мешок всяких вещей, там даже я нашла одно из её платьев. Голубое с морским воротничком, но оно было на взрослую женщину и висело на мне как на вешалке, доставая до пола, а рукава закрывали мне ладони. Но я его надела в школу, так как в моём платье ходить я уже не могла, ещё я нацепила её большущие парусиновые туфли, которые спадали с меня при каждом шаге. Но посмотрев на себя в зеркало, я смирилась со своим новым образом.