Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938

Чтобы защитить наши обсуждения и особенно резолюцию о всеобщей забастовке, на меня была возложена ответственность за принятие мер к тому, чтобы ни один экземпляр этого воззвания не был перевезен через границу ни одним из делегатов, возвращавшихся на свою родину. Я также должна была найти способ, с помощью которого наше воззвание можно было бы передать в те страны, которые не были представлены в Стокгольме. Как единогласно избранный секретарь комитета Циммервальдского движения, я была единственной ответственной за выполнение этой задачи.

Когда конференция закончилась, я начала обдумывать возможность передачи нашего воззвания во Францию и Англию.

С помощью своих шведских коллег, работавших со мной в комитете, я нашла надежного молодого социалиста из Скандинавии, который согласился запомнить все воззвание на английском языке и передать его настроенным против войны социалистам в Англии. В Лондоне кто-то должен был запомнить текст воззвания на французском языке, чтобы доставить его в Париж. Таким образом, ни один экземпляр воззвания не попал бы в руки правительств, даже если бы нашего гонца обыскали или арестовали.

Делегаты конференции условились, что о нашем решении не будет сказано ни слова, пока наш гонец не возвратится из стран-союзниц и мы не получим сообщения от наших товарищей оттуда. Независимые политические деятели Германии, которых их правительство обвинило тогда в подстрекательстве к беспорядкам на немецком флоте, были в особенно опасном положении. Если бы стало известно, что они согласились на резолюцию о всеобщей забастовке, не имея такого же согласия со стороны англичан и французов, их партия была бы уничтожена. По этой причине я дала им особое обещание, что ни при каких обстоятельствах это воззвание не станет достоянием гласности, пока мы не получим утвердительные ответы из стран-союзниц.

Но едва конференция успела закончиться, как Радек начал требовать, чтобы я немедленно опубликовала наше воззвание ввиду быстро развивающегося кризиса в России. Большевики уже приняли решение захватить власть, и резолюция Циммервальдского движения, призывающая к международной всеобщей забастовке в поддержку российских рабочих и к началу борьбы рабочего класса за мир, колоссально увеличила бы их авторитет, даже если сама всеобщая забастовка никогда не осуществится. Колеблющейся части рабочих и крестьян в России эта резолюция указала бы на то, что программа большевиков имеет международную поддержку. Для Радека и большевиков не имело значения, получит ли на деле наша резолюция, принятая горсткой левых социалистов в Стокгольме, поддержку в странах, представленных этими делегатами, и они не хотели ждать, пока мы узнаем это. Наше взаимное и единодушное понимание, наши клятвы и обещания и моя собственная огромная ответственность ничего не значили для Радека, и на протяжении октября он бомбардировал меня протестами и требованиями. Среди его писем – когда он находился в Стокгольме как представитель большевиков, он излагал свои требования в письменной форме – было одно, в котором он угрожал, что сам опубликует манифест, если я не соглашусь сделать это немедленно. Тогда я поняла, что либо он, либо финский делегат, который находился под его влиянием, вероятно, украли один экземпляр воззвания. Приблизительно в это же время в Стокгольм приехала Луиза Зитп, представляющая независимых политических деятелей Германии, чтобы не допустить преждевременной публикации манифеста ввиду шаткого положения ее партии. Разрываемая между угрозой уничтожения левого социалистического крыла в Германии и требованиями тех, кто говорил от имени русской революции, я чувствовала себя совершенно несчастной, но я понимала, что есть только один путь – сдержать свое обещание и подчиниться единогласному наказу Циммервальдской конференции.

Вскоре после того, как я сообщила Радеку свое окончательное решение, манифест был опубликован в финской газете, руководимой большевиками. Но к этому времени Ноябрьская революция (Октябрьская, согласно русскому календарю) уже отмела в сторону все другие рассуждения и положила конец ситуации, которая становилась невыносимой.

Глава 14

Те из нас, кто находился в Стокгольме и чьи глаза были обращены к России, прожили период нарастающего волнения и постоянной тревоги в ту первую историческую неделю ноября 1917 года, когда судьба революции, самого социализма, казалось, висела на волоске. Мы знали, что исход – дело нескольких дней, если не часов, и я чувствовала себя как человек, сделавший все, что было в его силах, чтобы помочь любимому пациенту, и который в конце может только ждать результата последней борьбы не на жизнь, а на смерть.