Моя жизнь и стремление. Автобиография

Так что теперь учи латынь скоро и усердно!

Вскоре после этого некоторые семьи Эрнстталя приняли решение тоже последовать этому примеру, чтобы в следующем году эмигрировать в Америку.

Вот почему наши дети должны выучить как можно больше английского за этот период.

Само собой разумеется, что я должен был участвовать!

А потом каким-то образом, я уже не помню каким именно, в наши руки попала книга, в которой были французские масонские песни с текстом и мелодией.

Она был напечатана в Берлине в 1782 году и посвящена «Его Королевскому Высочеству Фридриху Вильгельму, принцу Пруссии».

Поэтому она обязана быть хорошей и очень ценной!

Название было: «Chansons maçonniques», и на мелодию, которая мне больше всего понравилась, нужно было спеть семь четырехстрочных строф, первую из которых можно поместить здесь:

«Nons [Nous] vénérous de l’Arabie
La sage et noble antiquité,
Et la célèbre Confrairie [Confrérie]
Transmise à la postérité.»

«Для нашей Венеры Арабской

Сага в старинном обличье,
Восславим союз же братский
Потомкам на добрую память».

Название «масонские песни» было особенно привлекательно. Какое наслаждение иметь возможность проникнуть в тайны масонства!

К счастью, ректор давал уроки французского также и студентам, обучающимся платно. Он позволил мне войти в этот «круг», и так получилось, что теперь мне нужно было одновременно изучать латынь, английский и французский.

Ректор давал книг поменьше, чем кантор. Его любимым предметом была география. Ему принадлежали сотни географических и этнографических работ, которые он сделал доступными для моего отца. Я набросился на это сокровище с неподдельным энтузиазмом, и добрый джентльмен был только рад, без возражений.

Хотя он и мыслил со своей пастырской позиции, внутренне он был все-таки больше философом, чем теологом, и склонялся к более либеральному направлению. В его словах это выражалось меньше, чем в книгах, которыми он владел.

В это же время пастор открыл для меня свою библиотеку. Он ни в коем случае не был философом, но только и единственно теологом, не больше. Под ним я имею в виду не нашего старого доброго пастора, о котором я уже говорил, а его преемника, который сначала дал мне прочитать все свои трактаты, а затем добавил всевозможные пояснения, назидания и сочинения молодого Реденбахера, а также и других добрых людей.

Вот так и вышло, что с одной стороны, перед ректором Б. лежало восторженное описание исламского благочестия, и тут же рядом с другой стороны — отчет пастора о миссии, в котором были выражены горькие жалобы на явный упадок христианского милосердия.

В одной библиотеке я познакомился с Гумбольдтом, Бонпланом и всеми теми «великими», кто доверяют науке больше, чем религии, а в другой библиотеке — со всеми другими «великими», для кого религиозное откровение выше любого научного результата.

И ведь я не был взрослым, но доверчивым, очень наивным мальчиком; хотя еще глупее меня были те, кто позволил мне пасть и погрузиться в эти конфликты, не зная, что творят.

Все, что было в этих столь разных книгах, могло бы быть хорошим, истинно превосходным; но для меня это должно было стать в будущем ядом.

Но на самом деле все было еще хуже.

За частное обучение языкам, которые я теперь изучал, нужно было платить, и именно мне приходилось как-то зарабатывать эти деньги.

Мы подумали.

Для паба Хоэнштайна требовался умелый и надежный установщик кеглей.

Я подал заявку, и хотя у меня не было практики, я получил работу.

Я там заработал, конечно, много денег, но как! Через какие муки! И чем еще я пожертвовал ради этого!

Кегельбан был популярным, обустроенным и отапливаемым, так что в нем можно было находиться летом, зимой, да в любую погоду. Его посещали каждый день. Всегда толпились посетители.

Отныне у меня не оставалось и четверти часа в собственном распоряжении, особенно в воскресенье днем. Все начиналось сразу после церкви и длилось до позднего вечера.

Однако главным днем был понедельник, потому что это был день еженедельного рынка, когда сельские жители приезжали в город, чтобы продать свою продукцию, сделать покупки и, что не менее важно, поиграть в кегельбане. Но вот их стало пять, десять, потом двадцать, и в эти понедельники случалось, что мне приходилось работать с двенадцати часов дня до полуночи, не имея возможности отдохнуть и пяти минут.

Днем и вечером мне подавали бутерброд со стаканом вчерашнего разбавленного пива. Также случалось, что сострадательный официант заметив, что я уже на пределе, приносил мне стакан шнапса, чтобы взбодрить меня.

Дома я никогда не жаловался на чрезмерную физическую нагрузку, потому что видел необходимость в том, чтобы зарабатывать. Сумма, которую я собирал каждую неделю, была очень даже немаловажной. Я получал фиксированную почасовую плату и фиксированные проценты за каждого игрока, которому устанавливал кегли.