Моя жизнь и стремление. Автобиография

Каким образом социал-демократ, оставивший Церковь, получает доступ в Д. в эти секретные дрезденские полицейские архивы? Закон это позволяет!

Само собой разумеется, что я больше не чувствую себя обязанным действовать осмотрительно, и буду настаивать на том, чтобы эти дела пересмотрели и исправили.

Другой случай приводит меня в Лейпциг, где, как сообщается на странице 119, сорок пять лет назад я был незаконно арестован.

Это было так давно, что соответствующие судебные дела давно были уничтожены, потому что человечество требует, чтобы такие следы сохранялись только на определенный период, а этот период закончился.

Кто бы подумал, что тамошние полицейские сделали записи об этом и что они, возможно, все еще там? Г-н Лебиус недавно опубликовал это! Как такой человек как он, получает папки с делами от полиции Лейпцига? Закон это позволяет!

Он также опубликовал мои документы и записи о расторжении брака.

Они определенно носят самый сдержанный характер и его совершенно не касаются. Но закон ему позволяет!

Он был проинформирован обо всем, что касалось моих процессуальных обстоятельств.

Кто ему дает допуски и кто ему это позволяет?

Юрист и адвокат Мюнхмайера, который в то же время является и его собственным. Оба работают рука об руку.

Случилось даже так, что Лебиус заставил мою разведенную жену в Берлине подписать бланк доверенности, но отправил его юристу Мюнхмайера в Дрезден, который затем заполнил его для себя так, как это соответствовало его особым целям.

Это всего лишь несколько примеров из моего богатого личного опыта, что закон не только разрешает, но даже одобряет то, что фактически обязан запрещать самым строгим образом.

Даже самый законный и гуманный судья бессилен против этого, и именно об этом я думал, когда сказал выше, что наконец-то осознал свою задачу.

Прошло почти пятьдесят лет, когда я невольно спустился туда, где живут презираемые, которым так трудно добиться отнятого у них уважения.

Я узнал их и знаю, что их ценность не меньше, чем всех тех, кто никогда не оступались лишь потому, что либо никогда стояли высоко, либо не имели необходимой внутренней свободы, возможности упасть.

Я хочу спуститься к ним снова, теперь уже почти семидесятилетним, не по принуждению, а по собственной воле, по собственному желанию.

Я хочу сказать им то, что никто не осмелился сказать им, а именно, что никто не может им помочь, если они не поймут, как помочь себе.

Что они погибнут, если не спасут себя собственными силами.

Через самый тесный союз между собой.

Я хочу поддержать их примером, своей жизнью и своими стремлениями.

Я хочу показать им, что вся добрая воля и все усилия плодотворны, даже когда у других этой доброй воли не достаточно.

Показать им, что одного несправедливого юриста или одного этого параграфа 193 достаточно, чтобы одним махом уничтожить даже самые прекрасные и лучшие достижения силы воли, христианской любви и человечности.

Я хочу сказать им, что это грех человечества — скрывать свое соучастие в вине скрытых виновных. Ведь они также ошибались, скрывая тот факт, что когда-то были виновны.

Наши жизни, моя жизнь, ваша жизнь должны быть свободны перед Богом, но особенно перед нашими собственными глазами. Тогда мы не злимся и не возмущаемся. Потому что тогда мы видим, почему произошло падение: мы упали сами.

И если мы увидим это, мы сможем простить себя, а тот, кому позволено простить себя, будет прощен.

Так что избавьтесь от ложного стыда и будьте открыты!

Только секрет, который мы укрываем, дает этому параграфу и каждому беспринципному человеку чувствовать себя выше и лучше нас и при этом быть нашим — палачом!

Я даю здесь только намеки. Как и все прежнее, пока это может быть только наброском.

Но я чувствую необходимость преобразить то плохое, что другие сделали для меня — в хорошее для моих собратьев.

Я делаю это для тех, кого постигла такая же участь, что и меня, позволяя сделать полезные для них выводы из бесчеловечной агитации против меня.

Какая польза от всего так называемого «правосудия», всей так называемой «снисходительности суда», всей так называемой «гуманизации пенитенциарной систем», всей так называемой «заботы об освобожденных заключенных», если довольно одного ловкого юриста или одного сомнительного параграфа, чтобы в один миг разрушить то доброе, что выросло из этих устремлений?

Как можно ожидать, что падший человек снова встанет и станет лучше, если ему не удастся улучшить условия, в которые он вернулся?

Ободряет ли его знание что, несмотря на все улучшения, до тех пор пока он жив, он должен оставаться преступником, угнетенным, вне закона, потому что он вынужден молчать обо всем и мириться со всем?

Потому что, если он этого не сделает, он погиб.

Когда он пойдет отстаивать свои права против тех, кто его оскорбляет, ворует и обманывает, поднимут его старые дела и выставят на позор.

Напоминаю, что я был пригвожден к этому позорному столбу прокурором Дрездена по чисто «научным» причинам, когда я был жив! Он не мог даже дождаться моей смерти и утверждал, что параграф закона давал право на эту вивисекцию.