Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной

Мы хотели, чтобы ашрам находился на безопасном расстоянии и от города, и от деревни, но в то же время в пределах их досягаемости. Мы стремились к тому, чтобы однажды осесть на земле, которая принадлежала бы нам самим.

Чума стала достаточно веской причиной, чтобы покинуть Кочраб. Пунджабхай Хирачанд, торговец из Ахмадабада, поддерживал тесные связи с обитателями ашрама и бескорыстно помогал нам решить самые разные вопросы. Он знал о том, что происходит в Ахмадабаде, и вызвался найти для нас подходящий участок земли. Вместе с ним я объездил окрестности к северу и югу от Кочраба в поисках участка, а потом попросил его подыскать место в трех или четырех милях к северу. И он выбрал участок, на котором ашрам находится до сих пор. Его близость к центральной тюрьме Сабармати особенно привлекла меня. Поскольку тюремное заключение считалось чуть ли не рядовым событием в жизни участника сатьяграхи, мне понравилось подобное местоположение. Кроме того, я понимал, что для строительства тюрем обычно выбирали чистые места.

Покупка участка заняла восемь дней. На этой земле не стояло ни единого строения, не росло ни одного дерева. Но его близость к реке и уединенность были несомненными преимуществами.

Пока строились наши постоянные жилища, мы разместились в палатках и поставили сарай, в котором организовали кухню.

Ашрам постепенно разрастался. Теперь в нем насчитывалось больше сорока душ — мужчин, женщин и детей. Все питались на общей кухне. Проект переезда принадлежал мне, а его практическая реализация, как обычно, выпала на долю Маганлала.

Сложности, с которыми нам пришлось столкнуться до того, как было построено постоянное жилье, оказались довольно серьезными. Приближался сезон дождей, а всю провизию приходилось доставлять из города, находившегося в четырех милях от нас. Земля, представлявшая собой пустошь, кишела змеями, и маленькие дети, конечно, были в постоянной опасности. Мы не убивали змей, хотя должен признать, что никто из нас по-прежнему не избавился от страха перед ними.

Правила не убивать ядовитых пресмыкающихся мы придерживались и в Фениксе, и на ферме Толстого, и теперь в Сабармати. В каждом из этих мест нам приходилось обживаться на пустырях, однако никто ни разу не умер из-за змеиного укуса. Как верующий, в этом обстоятельстве я вижу великодушие Бога. Пусть только никто не придирается к этим моим словам, утверждая, что Господь не может быть пристрастным и что у Него нет времени вмешиваться в повседневные дела каждого человека. Я не могу рассказать об этом как-то иначе и описать мои эксперименты другими словами. Я понимаю, что слова здесь бессильны, и все же, если простой смертный пытается заговорить о путях Господних, ему приходится пользоваться лишь собственной сбивчивой речью. Пусть назовут предрассудком мою веру в то, что, не убивая змей на протяжении двадцати пяти лет, мы избегали вреда не благодаря удачному стечению обстоятельств, а благодаря милости Бога. Что ж, в таком случае я буду по-прежнему придерживаться своего предрассудка.

Во время ахмадабадской стачки в ашраме был заложен фундамент ткацкой мастерской, поскольку главным занятием обитателей ашрама тогда было именно ткачество. Прядильное искусство пока было нам недоступно.

22. Пост

В течение первых двух недель фабричные рабочие демонстрировали незаурядную отвагу и сдержанность и ежедневно собирались на митинги. Каждый раз я напоминал им об их обещании, а в ответ слышал заверения в том, что они скорее умрут, чем нарушат данное слово.

Но затем появились первые признаки слабости. Подобно тому, как физическая слабость человека часто проявляется в раздражительности, так и забастовщики стали относиться к штрейкбрехерам все хуже по мере того, как стачка теряла силу, и я с тревогой ожидал вспышек насилия. Участников ежедневных митингов становилось все меньше, а на лицах тех, кто присутствовал, теперь читалось уныние и даже отчаяние. Наконец до меня дошел слух, что среди забастовщиков начались волнения. Меня это сильно обеспокоило, и я стал думать о том, как поступить дальше. У меня был опыт руководства большой забастовкой в Южной Африке, но нынешняя ситуация была совершенно другой. Рабочие дали обещание по моему предложению. Они постоянно напоминали мне об этом, и сама по себе мысль, что они могут отступиться от своего слова, была очень болезненной. Было ли все дело в гордости или в моей любви к рабочему люду и страстном стремлении к истине? Кто знает.

Однажды утром (это было во время митинга рабочих), когда я все еще размышлял и не знал наверняка, каким путем двинуться дальше, на меня вдруг снизошло озарение. Слова сами сорвались с моих губ.

— До тех пор, пока вы не сплотитесь, — объявил я участникам митинга, — и не продолжите бороться, пока не будет достигнуто соглашение или пока вы не покинете своих фабрик, я не прикоснусь к еде.

Рабочие замерли. Слезы заструились по щекам Анасуябай. Рабочие дружно ответили: