Моя жизнь на Марсе

Портрет в черной раме. Глубокие, тоскливые, все знавшие об этой жизни глаза. С приоткрытой нижней челюсти струится благородная слюна. Кости, кости, кости.

Может, вам это покажется глупым и не стоящем внимания, но мне его искренне жаль. Он был хороший товарищ, да, Вонючка?

Бегаю я по улицам с высунутым языком, дышу как паровоз, заливаю жар из лужи, — а с какого рожна и зачем? Но зато глаза выпученные, и появляется смысл существования — бегать в поисках. Вонючка не бегал. Вонючка был философ. Заброшенный интеллигент, обросший шерстью грязной, и с мордой нагло-безобразной, и отрешенною от всех. Эх, если бы жизнь была звездочкой, и никому не нужен был бы до изжоги тот, кто вовремя бросает кость, и мы бы летели, легко оторвавшись от земли и не задумываясь о вечном, и никому не нужно было бы бежать, спасать свою старую облезлую шкуру… И уезжать на Марс.

Вслед за той Болонкой, которую я никогда не полюблю, хоть и жду от нее чего-то…

С голубыми глазами.

Вонючка».

«До отправления экспресса „Земля-Марс“ осталось десять с половиной минут».

Мы сидели с Вонючкой напротив «Шаттла», что на юго-западе марсополиса. Мы сидели за пластиковым столиком, пили водку из пластиковых стаканов, закусы-вали пластиковой пиццей и прощались с пластиковым городом…

Вонючка был радостно оживлен, но хмур внутри. Я вообще-то давно привык к его двойному облику. Но шизофренией здесь не пахло. Просто он прожил слишком длинную, не совсем приятную жизнь. Теперь он мечтал о новой жизни и новой шкуре. Прощай, Вонючка. До смерти… До Марса!..

* * *

«Помнишь, как мы летели с тобой в каком-то стеклянном шаре. Ты была моей женой, и я никак не мог узнать тебя. Твое лицо мне было незнакомо, а ты все твердила, что ты — это ты. Но холодно так глядела, как будто глядел другой изнутри тебя. Мы плавали в невесомости, цепляясь за гладкие стены, как мухи в какой-то банке, и Марс огромный кроваво смотрел на нас. И близился, близился, притягивал взглядом. И тихо было, и жутко, и ты была напряжена, что, казалось, сейчас закричишь, и голова твоя взорвется… Но мы молча плыли по Океану Космоса, не имея понятия, куда и зачем плывем. И только наш ребенок, будущее Марса, сидел в своем огромном зародышевом яйце… И что-то тебя напугало, наверное, мои глаза, ты бросилась на меня с ненавистью, я отпрянул и чуть не раздавил наше яйцо. И ухнуло сердце в пятки, и стало на миг безысходно, и чувство будущей муки сковало мое лицо. Я окаменел на минуту, ты стала похожа на ведьму, и Марс смеялся над нами. Зловеще смеялся он.

И мы полетели дальше в стеклянном небесном шаре, но крепкая нить между нами навеки оборвалась. Я ощутил пустоту. Я ощутил Ад…»

Тебя искушали всеми чудесами напропалую, ты верила в них и не могла отринуть, но если я тебя поцелую — тебе в сотню раз лучше сдохнуть, сгинуть. В счастье неизмеримом, в слове неповторимом, в паузе откровенной, в почести суверенной

* * *

Марсианская реклама (специально для Вонючки):

«А КТО ЭТО ТАМ СИДИТ ТАКОЙ СЛАВНЕНЬКИЙ ТАКОЙ УПИТАННЫЙ С ТАКОЙ УЛЫБАЮЩЕЙСЯ МОРДОЧКОЙ В ТАКОЙ НОВЕНЬКОЙ ШЕЛКОВОЙ ШКУРОЧКЕ ТАК ЭТО НАШ ПРЕМИЛЕНЬКИЙ ПРЕСЛАДЕНЬКИЙ ПРЕУМНЕНЬКИЙ ПРЕХОРОШЕНЬКИЙ ПАХУЧКА».

«Ешьте спелые марсаулы,
Тренируйте свои скулы,
Все недаром говорят:
„Добар бобар для марсят!“»

«Скользя по поверхности Марса уже не первое столетие, я внезапно ощутила непреодолимое желание упасть в эти умопомрачительные пески, зарыться мордой в песок, стать частью этого всеобщего счастья и благоденствия, стать песчинкой марса. И тогда я ощутила такое блаженство, что сразу же приняла твердое решение завтра же, не откладывая, заняться марсготовкой!.. И видите, какой я стала?!»

Болонка.

«Болонка, ты куда? Ты где?!» — напрасно вопил Вонючка и долго-долго плакал.

ПЛАЧ ВОНЮЧКИ

(марсианские страдания)