Моя жизнь с Гертрудой Стайн

По театрам мы ее не водили, она плохо понимала по-французски, но выводили в свет когда только могли. После обеда она и я отправлялись побродить по Парижу или посидеть в кафе Суфле около Сорбонны.

Мы с Гарриет пригласили Фернанду и Мари Лорансен на ленч, чтобы познакомить с Керолайн. В ответ Мари пригласила нас к себе на квартиру познакомиться с ее матерью. Прежде никого к ней домой не приглашали. Возможно, лишь Гийом Аполлинер встречался с ее матерью. Как бы там не было, Мари оставила вопрос об его отношениях с ней без комментариев.

Фернанда зашла за нами, и все — она, Гертруда, Керолайн, Гарриет и я сели в метро, хотя ни у меня, ни у Гертруды не было привычки ездить на метро. На первой же остановке Гертруда заявила: «Кончайте, выходим здесь, и берем фиакр». Метро не должно было стать для нас привычкой.

Мари жила в самом конце улицы Фонтэн. Мы увидели всего две комнаты, напоминавшие монастырские кельи — белый цвет, исключительный порядок, никаких украшений, за исключением нескольких рисунков Мари. Мари попросила мать показать нам свои вышивки. В основном обезьянки. У Мари была слабость к обезьянам. Позднее у нас были обои, сделанные по рисунку Мари — там были обезьяны на дереве, прыгающие с одной ветки на другую.

Фернанда вела себя весьма прилично и тихо, чтобы угодить Мари и ее матери. Керолайн сидела с открытым от удивления и удовольствия ртом при виде, как все устроено в такой маленькой квартире. Мари и мать угостили нас очень приятным чаем. Мари, видимо, пришлось наведаться в хорошую кондитерскую по ту сторону реки.

История жизни матери Мари довольно необычная. В юности у нее был роман, по слухам с префектом дю Норда. Она же была родом из Савойи. Со времени рождения Мари, мать не видела ее отца. Не встречалась она впоследствии и ни с каким другим мужчиной. Поэтому, когда они поселились в Париже, ни одному мужчине не дозволялось быть в квартире. Мари этой идеи не разделяла.

Накануне отъезда Керолайн в Америку Гарриет предложила: «Мы должны взять Керолайн в какой-нибудь ресторан и угостить ее отменным французским обедом». Так мы и поступили, зайдя в ресторан в нашем районе. Когда Гарриет начала заказывать, я заметила, что она заказывала для Керолайн блюда, хорошо известные в Америке: холодный лосось — деликатес во Франции, но не в Калифорнии, кукурузу целым початком. Бедная Керолайн ужаснулась, поэтому мы перезаказали другие блюда, отменив заказ Гарриет.

Я провожала Керолайн к поезду и по дороге сказала: «Дорогая Керолайн, ты должна позаботиться, чтобы Гарриет, посетив Америку, не вернулась обратно в Париж. Уже договорено, что я переберусь к Гертруде и Лео на улицу Флерюс». «Я подозревала это, — сказала Керолайн.

— Можешь на меня положиться». После чего она меня поцеловала, и я посадила ее на поезд.

Не знаю, как она это сделала, но Гарриет, вернувшись в Америку с семьей Майка Стайна, написала вскоре, что мне следует сдать квартиру, а картины, особенно картину Матисса «Женщина с голубыми глазами» и небольшой пейзаж Гэрри Фелана Гибба тщательно упаковать и отослать ей, поскольку она, вероятно, останется в Калифорнии. Когда я сообщила мадам Бугеро, хозяйке квартиры на Нотр Дам де Шам, что заплачу за квартиру до весны, а картины, как и мебель, будут отправлены в Сан-Франциско, она яростно запротестовала: квартиру невозможно оставлять пустой, по закону я должна оставить квартиру меблированной. Я посоветовалась с home d’affaires[39], он обещал встретиться с ней и устроить все в соответствии с моим намерением. Что и сделал.

Лео помог мне составить письма юристу, чтобы я ясно объяснила что хочу. И после этого переехала на улицу Флерюс, где мне отвели маленькую комнатку, которую мы позднее называли salon des refuses[40]. Там я провела эту зиму и следующую, не так уж некомфортабельно. По утрам я печатала, а во второй половине дня Гертруда и я навещали друзей.

Мы как-то посетили с Милдред Олдрич ресторан на Монпарнасе. Когда уходили, Милдред заметила за столиком двух мужчин. Она показала в их сторону и сказала: «Девушки, идите ка сюда, я хочу познакомить вас с моими друзьями». Когда мы подошли к столику, где они сидели, Милдред представила: «Роджер и Генри, это Элис и Гертруда». Она не знала их фамилии, она звала каждого по имени. Эту привычку она выработала, имея дело с театром. Так началось знакомство с Роджером Фраем и Генри МакБрайдом, которое продолжалось долгие годы.

Генри МакБрайд был одним из первых нью-йоркских газетчиков, кто придал известность Гертруде в связи с картинами и ее произведениями. «Смейтесь, коль хотите, — говорил он своим противникам, — но смейтесь вместе с ней, а не над ней».

Гертруду в то время занимало происшествие с Сильвией Панкхерст, которую арестовали за ее активные действия в поддержку права женщин голосовать. Мисс Панкхерст обязали присутствовать на суде, когда тот начнется. Она сказала: «Я буду там», но не появилась. Когда суд начался, она находилась в другом месте. И заявила: «Это и было место, где находится „там“».