Читаем Моя жизнь с путешественником полностью

На всем чувствовался налет скорби. Белые стены пластика давили, и казалось, что я в скафандре. Сильно пахло плесенью и соляркой. Я постаралась сбросить с себя это гнетущее настроение и стала благодарить яхту за то, что она спасла моему мужу жизнь. «Спасибо тебе, родная, – шептала я. – Тебе тоже досталось от океана. Ты молодец, девочка наша, все выдержала, ты труженица у нас, ты самый надежный друг. Тебе придется еще потерпеть, но ты все выдержишь, ты ведь у нас молодец, правда?»

Увидев обломки ножа, что лежали рядом, в нише газовой плиты, я тут же их спрятала, чтобы при первой же возможности выбросить.

– Ну как, хорошо тут у меня, Ируша?

Сверху показались сначала жилистые ноги Федора, а потом и он сам – заросший, изможденный, но улыбающийся.

– А почему ты босиком, Федя? Где твои яхтенные туфли? Давай я их найду и принесу тебе.

Федор махнул рукой:

– Да… их смыло волной.

Я обнаружила в штурманской рубке дневник Федора.

– Это мой дневник. Я писал его для тебя.

– Можно посмотреть?

– Да, конечно.

«6 сентября 1998 года. 14 часов. Атлантический океан

Иду на буксире за военным кораблем «Cost Gard». Название корабля «Block Island».

У меня на борту один американец, Марк. Ему 32 года. Хороший парень. Типичный американец. Пострижен под бокс. Лицо как в американских фильмах. С отвисшей челюстью, здоровый, высокий ростом, упитанный. Ест только чипсы и запивает их водой из маленьких бутылочек. Он каждый час смотрит на крепление буксировочного троса и передает по рации на корабль.

Ночью спали по очереди. То он, то я, но меньше часа. Сейчас передали, что навстречу идет небольшой катер, чтобы взять меня на буксир и тащить в Чарльстон. А они уйдут на свою базу в порт Уилмингтон. Это на один градус выше Чарльстона, на 34° 00' N и 78° 00' W. Ночью прошли очень мало. Я мечтаю, что на этом небольшом катере будут Иринушка и Оскар. Погода чуть-чуть ухудшается…»

Пока я читала последнюю запись мужа в его бортовом дневнике, Федор убежал на палубу. Оставшись одна, я почувствовала вновь угнетающую тишину, которую испытываешь в замкнутом пространстве. На напоминающей нары лежанке, где Федор провел трое страшных суток, возвышалась груда белья. Вперемешку лежали большой черный плащ, сшитый специально для Федора фирмой «БАСК», теплые штаны, куртка, майки, шапка, пиджак от выходного серого костюма, белая рубашка и один ботинок. Все было мокрое, кроме белой рубашки.

Господи, почему здесь такое месиво?! Откуда здесь серый пиджак и белая рубашка, если все это было упаковано и спрятано для торжественных случаев в Чарльстоне? Я отгоняла мысль о том, что в этом костюме он собирался здесь оставить наш бренный мир.

Мне вдруг вспомнилась история об одном яхтсмене, которую когда-то рассказал Федор. Жена этого яхтсмена заранее приготовила мужу костюм с белой рубашкой, и он в таком виде заходил в порт, когда финишировал.

– Не правда ли, красиво в таком виде завершать гонку? – спросил меня тогда Федор.

Держа теперь в руках помятый пиджак, я думала о том, что если тот яхтсмен и удивил всех присутствующих, то не настолько, насколько потряс бы их босой Федор с глазами, излучающими чистый и далекий свет смирения, напоминающий нам о том вечном, что не тлеет и не может быть предано забвению, в отличие от истребленного молью или просто состарившегося со временем и забытого в шкафу пиджака яхтсмена.

6 часов 15 минут

Мы подошли к Чарльстону, когда уже рассвело.

Яхта стоит у причала, теперь можно немного отдохнуть.

– А где твоя обувь? Ты что, так и пойдешь босиком? – Оскар заметил, что отец собрался идти по Чарльстону босым.

– Да нормально, Оскар, все нормально.

– Так даже символично, первый раз пройтись по городу Чарльстону босиком. – Мне хотелось снять напряжение.

Впервые за это утро мы все трое заулыбались.

Около 11 часов

Позавтракав, мы прилегли немного отдохнуть. Не спалось. Белые стены казались матовыми от утреннего света, с трудом проникающего из тонких щелей жалюзи. Рядом дышал самый близкий мне человек. Исходящий от него жар напоминал тепло раскаленной печки, к которой жадно стремится приложить руки путник после долгого, изнурительно-холодного странствия в ночной стуже. Мне хотелось его согреть, но его тело раскалилось сильнее моих рук.

– Федя, а какого числа у тебя случился этот страшный ураган, от которого ты чуть не погиб?

– С 29 по 31 августа.

– 29 августа мне снился страшный сон, ночью 30 августа у меня выпрыгнула из аквариума рыбка, а днем 31-го по кабинету бегала мышь… В этом мире мы все так связаны, и жизнь такая хрупкая…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное