Моя жизнь среди евреев

Хозяйку пианино, бабушку, боялись в гарнизонах больше, чем дедушку. Как огня боялись. Хотя те, кто с дедушкой служил, вспоминали и этот период своей жизни, и его, как начальника, с легким содроганием. Поскольку времена были жестокие до крайности. Сделал, что приказано, когда приказано – орден и звездочку на погоны. Не смог или не успел – расстрел. Жена в спецлагерь. Дети в спецприемник. По слухам, после инспекции Верховного главнокомандующего того пояса укреплений на островах Белого моря, где дедушка рубился с немцами, в живых осталось двое начстроев. Одним из которых дедушка и был.

В жизни у них с бабушкой было многое. Укрепрайоны на японской и польской границе. Военные объекты в центре страны. Все без исключения моря и океаны. Сталинградский арсенал. Совгавань. Николо-Уссурийский. Кыштымская катастрофа. Балаклава – долгое строительство укрытой в горе крымской супербазы для ремонта субмарин. Именно тогда дед с отцом и построили дом. По соседству, в Евпатории. Второй в семье за сто лет. Который пришлось продать после того, как был выпущен запрет офицерам на владение одновременно домом и квартирой. Записать что-то из них на дочь, к тому времени единственную, поскольку его сын погиб ребенком в конце 40-х, дедушка не мог. Это было в его понимании нечестно. Продать с прибылью тоже не мог. Тоже было нечестно. Генерал, который у него этот дом купил, через год продал впятеро дороже. Но это уже были его проблемы.

Он не стал адмиралом – к тому времени, как подоспел срок, подоспело и «дело врачей». Не разбогател. Хотя был замом легендарного главы Спецстроя князя Арчила Геловани. Но выжил. Несмотря на то, что был старшим из блюхеровских офицеров, кого не арестовали в годы Большого террора. Спасла, пожалуй, бабушка. Она слишком много и слишком про многих знала. Поскольку это до революции для нее была актуальна карьера пианистки. А после – врача-венеролога. Что для военно-морских гарнизонов было и остается по сей день делом наипервейшим. Так что арестовывать ее было – не дай Б-г. Сколько семей могло полететь, если бы она заговорила… Автор до сих пор на все 100 процентов уверен, что только это деда и спасло. Поскольку взять его, оставив на свободе жену, было нельзя. Так что бабушка не только офицерских жен строила одним взглядом. И на похоронах у нее было все адмиралтейство.

Было бы крайне несправедливым, разбирая в мелких деталях историю семьи в до– и послереволюционный период, остановиться на одной ее ветви. Но, увы, по большей части автор знал мамину родню, поскольку именно о них ему рассказывали и они приезжали в гости. Благо Москва была всесоюзным перекрестком и квартира на Кутузовском проспекте, где автор вырос, имела в семье название «караван-сарай». Там останавливались родные, друзья семьи, соседи друзей, сослуживцы (и отца, и деда, при том, что дед жил в своей собственной квартире) и соученики. А также люди совершенно незнакомые.

Как-то раз из Днепропетровска приехала девушка. Ну, девушка как девушка. Хорошая девушка. Накормили, уложили. Как выяснилось из ночного разговора родителей, она, позвонив в дверь, представилась маме (не вызвав никаких ассоциаций) и уточнила: «Мой дедушка ухаживал за вашей бабушкой. Можно у вас остановиться?». После чего жила две недели. Хотя папа все-таки маме сказал, что дедушка ухаживать – ухаживал. Но ведь не женился?!

Впрочем, родственники дедушки автора тоже были известны. Прадедом с той стороны был дореволюционный портной Абрам Вагнер, и ничего, кроме фотографий 90-х годов XIX века, от него не осталось. Красивый был мужчина. Кудрявый, с усиками. На одном фото – со своей мамой в белом песцовом манто. Что привело в ужас племянницу автора в Израиле, куда он это фото, вместе с другими, привез. Девочка, нынешний военврач Армии обороны Израиля ЦАХАЛ, была яростной защитницей природы, и выражение ее лица, когда она с сильнейшим ивритским акцентом спросила: «Это сверь?!!!», было непередаваемым.

Жена брата, человек умный, сильный характером и хладнокровный, что помогает русской женщине, вышедшей замуж за еврея, выжить в дурдоме, в который иногда превращается Государство Израиль, взглянула и подтвердила: «Зверь». После чего подвела итог: «Холодно там. Снег». Чем закрыла тему защиты монопольного права пушистых животных на собственную шкуру в средней и приполярной полосе бывшей Российской империи. И любовно погладила привезенного с собой из Москвы рыжего в полоску кота Кнопку.

Выращенный из подзаборного деревенского котенка Кнопка был вывезен на историческую родину еврейского народа в ходе эмиграции, в простеленной чем-то мягким проволочной сеточке для яиц. С уплатой объявленной таможенниками на контроле в аэропорту суммы в 26 долларов, из общих 57 «зеленых американских рублей», имевшихся на всю семью. И, подбирая выброшенную штормами на берег у мошава Шавей-Цион ставридку, а также охотясь в прибрежных кустах на туповатых израильских удодов, разъелся до размеров среднего саблезубого тигра. Он-то был «сверь» домашний, дружил с собаками и за свою собственную шкуру был совершенно спокоен…