Моя жизнь. Записки суфражистки

После своего освобождения 12 апреля я оставалась в больнице, пока несколько не восстановились мои силы, а потом на глазах полиции уехала в автомобиле в Уокинг, поместье моего друга д-ра Этель Смиз. Усадьбу, как и больницу, стерегла небольшая армия полицейских. Всякий раз, как я подходила к окну, выходила подышать воздухом в сад, я чувствовала, что на меня устремлены чьи-то зоркие глаза. Положение это стало невыносимым, и я решила положить ему конец. 26 мая был назначен большой митинг в Лондонском Павильоне, и я сообщила, что буду присутствовать на нем. С помощью д-ра Флоры Муррей, д-ра Этель Смиз и моей преданной сиделки Пайн я спустилась с лестницы, но у дверей наткнулась на сыщика, который потребовал, чтобы я сказала ему, куда иду. Я была еще очень слаба, гораздо слабее, чем воображала, и, отказывая сыщику в праве допрашивать меня о моих намерениях, я исчерпала последние остатки своих сил и без чувств упала на руки моих друзей. Оправившись, я села в автомобиль. Сыщик немедленно сел рядом со мной и велел шоферу ехать в полицейское управление на Боу-Стрит. Шофер ответил, что подчиняется распоряжениям одной лишь мистрисс Панкхёрст, после чего сыщик вызвал таксомотор, объявил меня арестованной и отвез в Боу-Стрит.

В силу закона «кошка и мышки» заключенная, отпущенная на время, может быть так арестована без предъявления приказа об аресте, причем время, проведенное ею на свободе для поправления здоровья, не зачисляется в срок ее заключения. Судья в Боу-Стрит поступил поэтому вполне законно, приказав вернуть меня в Холлоуэй. Тем не менее я сочла своим долгом указать ему всю негуманность его поступка. «Меня освободили из Холлоуэйской тюрьмы – сказала я ему, – ввиду слабости моего здоровья. За это время со мной обращались совсем так, как будто я и не выходила из тюрьмы. Совершенно невозможно поправиться при таких условиях, и я сегодня решилась на этот протест против такого положения вещей, немыслимого ни в одной цивилизованной стране.

Возвращенная в тюрьму, я снова начала голодовку. Она длилась на этот раз всего пять дней, так как крайняя слабость не позволила мне выдержать более продолжительное время. 30 мая меня освободили на неделю, и я, едва живая, вновь была отвезена в больницу. Я была еще в постели, когда через несколько дней произошло ужасное событие, которое должно было бы расшевелить неподвижную английскую публику и дать ей понять всю серьезность положения, созданного правительством. Эмилия Уайльдинг Дэвисон, примкнувшая к милитантскому движению в 1906 г., пожертвовала своей жизнью ради женского дела. Она отправилась на Ипсомские скачки и, пробившись через барьер, отделявший громадные толпы народа от скакового поля, бросилась навстречу скачущим лошадям и ухватилась за узду лошади короля, которая бежала впереди всех. Лошадь упала, увлекая за собой жокея и ударив мисс Дэвисон с такою силой, что ее унесли с поля умирающей. Сделано было все возможное для спасения ее жизни. Известный хирург Манселль Муллин бросил все и целиком посвятил себя уходу за ней, но хотя он и произвел операцию весьма удачно, она умерла через четыре дня, не приходя в сознание. Члены союза окружали ее, когда она 8 июня испустила последний вздох, и 14-го июня устроили ей в Лондоне торжественные похороны. Толпы народа собрались на улицах по пути процессии, когда погребальная колесница, провожаемая многими тысячами женщин, медленно и печально подвигалась к церкви Св. Георгия.

Смерть мисс Дэвисон была для меня сильным ударом, и хотя я с трудом могла подняться с постели, я решила рискнуть всем, но участвовать в ее похоронах. Но этому не суждено было исполниться, ибо как только я покинула свой дом, меня опять арестовали сторожившие меня сыщики. Вновь был возобновлен фарс попытки заставить меня отбывать трехлетнее заключение. Но теперь воюющие женщины изобрели новое и более страшное оружие в борьбе с несправедливыми законами Англии, и это оружие – отказ от воды – я пустила в ход против своих тюремщиков с таким успехом, что они были вынуждены уже через три дня освободить меня.

Я обрисовала голодовку, как ужасную пытку, но она является слабым испытанием сравнительно с отказом от воды, который с начала до конца влечет за собой сплошное несказанное мучение. Голодовка весьма быстро уменьшает вес узника, но отказ от питья делает это с такой головокружительной быстротой, что тюремные врачи сначала приходили в панический ужас. Потом они стали несколько хладнокровнее, но все же с ужасом взирают на такое воздержание от пищи и воды.