Моим детям и друзьям

Как в молитве, так и во всем должны быть подвиг или усилие. Разве для того, чтобы победить свой гнев, требуется мало усилия? Уж не говоря о невысказанной буре гнева в сердце, даже рот свой из простого приличия как трудно удержать закрытым, чтобы не высказать слов раздражения. Авва Иоанн Лествичник так рассказывает об этой, быть может многолетней, лестнице усилий, побеждающих гнев: «Начало безгневия — молчание уст при возмущении сердца (сердце еще бушует). Средина — молчание помыслов при тонком смущении души (затихают волны). Конец — незыблемая тишина при дыхании ветров нечистых (все отошло, но пребывает где–то рядом)».

А какое большое усилие мы должны употребить, чтобы воспитать в себе серьезность, какую–то хоть малую сосредоточенность, уклонение от рассеяния себя разговорами или книгами?

О «подвиге», или «усилии», не только понять слушающему, особенно молодому, но и писать труднее всего. Слова, не исполняемые делами, теряют свою силу не только для слушающего, но и для говорящего.

Вот я как бы держу эти слова — «усилие», «подвиг» — или иные драгоценнейшие слова, как на ладони древние золотые монеты, но ведь я сам не слышу, а только догадываюсь о их золотом звоне. Снаружи они покрыты грязным и скользким наростом столетий человеческого лицемерия и лжи. Поэтому–то для меня блаженнее всего говорить не от себя, а «искать следы отцов», отыскивать в забытых книгах золото слов.

Вот откроем самую старую и самую забытую книгу — книгу Бытия — и прочтем в ней с благоговением и страхом рассказ о том, как человек боролся с Богом. Не прольет ли образ святейшей борьбы свет на эти трудные для нас понятия усилия и подвига, как лучи, внезапно хлынувшие из–за туч?

«И боряшеся с ним Человек даже до утра… И рече ему: пусти Мя: взыде бо заря. Он же рече: не пущу Тебе, аще не благословиши мене. Рече же ему: что ти имя есть? Он же рече: Иаков. И рече ему: не прозовется ктому имя твое Иаков, но Исраиль будет имя твое: понеже укрепился еси с Богом и с человеки силен будеши… И благослови его тамо» (Быт.32:24–29).

Подвигоположник Иисус Христос заповедал нам подвиг борьбы за свое просветление. Творцу мира угодно принимать в Свои чада, в «сонм богов» («Я сказал: вы боги» — Ин.10:34) только воинов, достигших конца, только тех, чья воинствующая воля показывает неукротимость желания быть с Богом. Борьба эта есть выражение неуклонного определения свободной воли человека, и вот именно эту свободную волю, возжелавшую Божественной вечности, и ищет Господь. Он хочет не насильно или механически сделать нас богами, как мастер делает куклы, а чтобы мы сами, борясь, достигали Царства Божия.

Борьба человека за свое божественное звание есть, конечно, борьба с его собственным злом. Меня могут поэтому спросить: причем же здесь образ Иакова? И я не сумею точно ответить. Может, потому, что Господь есть постоянный свидетель и судия этой постоянной «невидимой брани», может быть, потому, что весь, так сказать, метод этой борьбы для человека сводится в конце концов к тому, чтобы не отпускать от себя Господа, держать Его, цепляться за край ризы Его, не давать Ему уйти, чтобы Он помог, чтобы Он не покинул: «Не пущу Тебе, аще не благословиши мене».

Вспомним еще притчу о «судии неправедном». «Эта вдова не дает мне покоя, защищу ее, чтобы она не приходила больше докучать мне» (Лк.18:5).

Много ли мы «докучаем» Господу неотступностью и детским дерзновением молитвы?

У одного немецкого поэта есть стихи на библейский текст об Иакове. Вот они, переведенные прозой:

Ты сам, один на один, ночь за ночью,

1. должен бороться со своим Богом.

2. Когда же Его первый солнечный луч пронижет темноту твоей души,

3. не отпускай Его,

4. о, только не отпускай Его,

5. пока Он тебя не благословит.

Переход в Царство Божие может быть только узким, то есть через усилие, и вот принятием этой «тесноты» подвига мы и начинаем свое сохранение, хранение той благодати, которую дает нам вера. Я помню серый зимний день. Я иду с одной московской знакомой, женщиной ученой, но в то же время церковной, через святые ворота в Лавре. Монастырские ворота всегда почему–то особенно действуют на человека — наверное, в них начинается «касание миров иных», как говорил Достоевский, — переход! Среди других изображений и надписей помню славянский шрифт: «Внидите узкими враты» (Мф.7:13). Вечером того же дня моя знакомая мне говорит: «А знаете, я только сегодня впервые почувствовала про эти «узкие враты», впервые поняла». Так и мы: иной раз только к концу жизни поймет человек, догадается, где этот переход к Богу, где условие хранения веры. Надпись была в монастыре, которым мы пренебрегали, слова были из Евангелия, исполнение заповедей которого мы тоже предоставляли монахам.

Вот почему так важно не бояться сознания, что каждый христианин, а не только монах, есть инок — человек иного государства — Царства, которое не от этого мира.