Моё печальное счастье

Когда я шла убирать со стола, он подмигивал мне.

— Все было о'кей, Луиза!

Каждый раз я заливалась краской. Было такое ощущение, что на лицо мне положили горячую салфетку. Потом Руленды шли в гостиную. И начиналось — виски, музыка, изнеможенные позы мадам.

Тельма всякий раз звала меня под тем или иным предлогом. На самом деле она желала иметь свидетеля, это ее возбуждало. Я застывала в глубине комнаты у камина и думала про себя, что уж я-то смогла бы сделать Джесса счастливым.

По правде говоря, из-за увлечения Тельмы спиртным, я была не так довольна жизнью у Рулендов, как предполагала. Но и несчастной я себя не чувствовала. От той поры у меня осталось ощущение уходящего в никуда времени. Дни были еще более удручающе похожи один на другой, чем в доме Артура. Они нанизывались один к одному, как бусинки на нитку. Уборка, ужин… Голос Пресли, характерное бульканье виски и нежное позвякивание льдинок, которые Тельма помешивала с большим знанием дела до тех пор, пока стенки бокала не запотевали.

Иногда она звала меня в свою комнату, чтобы я примерила ее туалеты.

— Я хочу посмотреть на свою элегантность, — так объясняла она. Я безропотно подчинялась. Она оправляла на мне платья, то прикалывая корсаж, то вынимая булавки, и ее длинные пальцы задерживались на моем теле. Я стояла истуканом, как деревянный манекен, не понимая, что за удовольствие испытывала она, сначала наряжая меня, потом раздевая.

В конце концов, она бросала все кучей на кровать.

— О'кей, Луиза!

Я спускалась вниз, а она наполняла стакан больше, чем обычно.

Часы, проведенные в ее обществе, были мрачными и странными, но как только зеленый «додж» припарковывался на дорожке, ведущей к дому, все разом менялось, и я начинала напевать. Особенно любила я воскресные дни, но не те, когда они ездили в Париж в гости к соотечественникам, что случалось раз в месяц. Три остальных уик-энда они проводили дома, и атмосфера их была совершенно иной. В принципе мне был положен выходной день, но куда мне следовало отправиться, чтобы почувствовать себя лучше, чем здесь? Я оставалась в своей комнате, подправляла себе платье или блузку, немного прихорашивалась…

— Приходите посидеть в саду, Луиза.

На диване-качалке можно было устроиться втроем. Тельма садилась посередине, а я сбоку крепко хваталась за перекладину, так как никогда не любила качелей. Тельма загораживала от меня Джесса, но я видела его скрещенные ноги, сквозь тонкую ткань альпага угадывалось, какие они мускулистые. Отталкиваясь правым каблуком, он приводил качели в движение. Я отдавалась этому сказочному парению, повторяя про себя: «Я на острове, я на острове!» Мне было достаточно взглянуть на небо, чтобы обнаружить в причудливых облаках то, чего не хватало нашему пейзажу. Одно облако было похоже на пальму, другое — на коралловый риф, а голубой небосвод превращался в морскую гладь. Однажды мне явился даже людоед, но только не из бесконечной лазури, а из калитки сада, и так он был похож на Артура, что я позеленела от ужаса.

Да, это был Артур, собственной персоной, набравшийся, отвратительный! Он зловредно ухмылялся, видя меня усевшейся рядом с америкашками.

— Шлюха! — заорал он. — Шлюха!

Он грозил мне кулаком. Месье Руленд поднялся, чтобы охладить его пыл, думая, что это какой-нибудь бродяга, но я опередила его.

— Не связывайтесь с ним, это друг моей матери…

— Он пьян?

— Да.

Он слишком привык к пьяным, Джесс Руленд, и снова опустился на качели.

Артур был хорош, с горящими глазами, слюнявым ртом!

— Ты что, больной? — бросилась я к нему. — Что ты себе позволяешь?

— Ты подстилка, Луиза, — прозвучало в ответ. — Ты развратничаешь с этой гнусью! Самая настоящая подстилка, вот ты кто. Моя сука Мирка даже в течке ведет себя приличнее! Или сама возвращайся домой, или я тебя силком вытащу отсюда за задницу, ты слышала?

Если бы в саду был колодец, я утопилась бы в нем, только бы избежать взгляда Руленда и тех соседей, что, привлеченные скандалом, вышли на порог.

— Послушай, Артур, — прошипела я, хватая его за руку, — послушай меня хорошенько…

Должно быть, он прочел в моих глазах такое, что сразу же затих.

— Если ты не прекратишь скандалить, я иду к матери, и мы обе отсюда уезжаем. Ты останешься один в своем поганом доме. Ты понял? Ты понял?

Это его чуть-чуть отрезвило, и он отправился восвояси. Я, как сумасшедшая, бросилась в дом, перепрыгивая через ступени, поднялась к себе и, упав на кровать, отчаянно разрыдалась. Через минуту я услышала шаги месье на лестнице. «Сейчас он выставит тебя», — подумала я. В его положении никто не позволит устраивать подобные концерты под окнами. Вывод напрашивался сам собой!

Дверь отворилась.

— Хелло, Луиза!

Сквозь пелену слез он показался мне еще красивее. Он улыбался.

— Ничего страшного, не стоит плакать…

— Вы сердитесь на меня?

— За что? Вы здесь ни при чем!

Я снова ничком упала на кровать и, зарыв лицо в подушку, прокричала: «Спасибо!»

Не знаю, слышал ли он меня. Во всяком случае, он несколько раз нежно потрепал мне волосы перед тем как выйти.

7