Моё печальное счастье

Близкая к истерике, я вышла из дома. Ночь, осклизлая, как всегда у нас в зимнюю пору, наводила тоску. Беловатый туман стелился по улице, и каждый предмет имел странный отблеск, как шерсть намокшего животного.

Машины гостей выстроились на песчаной дорожке одна за другой, упираясь бампером в бампер. Я подошла полюбоваться ими вблизи, чтобы прогнать ужас пережитой сцены. Крыши и ветровые стекла покрывала изморозь. В автомобилях мне больше всего нравился салон, и я соскребала ногтем иней, чтобы заглянуть внутрь. На мне было только мое бедное черное платьице, и однако я не чувствовала холода! Я шла от машины к машине, внимательно разглядывая их, стараясь угомонить заставлявший меня дрожать внутренний гнев.

И вдруг в третьем автомобиле я различила две пригнувшиеся фигуры. Первой моей реакцией был страх — должно быть под шум гулянки воры обшаривали машины и при моем приближении решили спрятаться в одной из них. Стремглав я бросилась к дому. Мой партнер уже поднялся и радостно дубасил месье по спине. Хук в челюсть показался ему верхом остроумия. Джесс тоже смеялся, и казалось, что все обстоит наилучшим образом в этом лучшем из миров.

— Месье, идите скорее, похоже, грабят машины!

Он последовал за мной. На крыльце я прошептала:

— Они в третьей машине!

Он посчитал, вытянув палец — один, два, три.

— Вот в этой?

— Да.

Он бросился вперед. В ту же секунду я поняла, насколько он неосторожен. Если грабители вооружены, он рискует получить пулю!

— Стойте, я предупрежу комиссара!

И я закричала:

— Господин комиссар, воры!

Джесс, казалось, не слышал, и я бросилась вдогонку, чтобы удержать его, но он уже схватил ручку дверцы. Лампочка на потолке загорается автоматически, когда распахивается дверца. Белый свет сразу залил салон машины. Джесс замер, пораженный; то же случилось и со мной, когда я увидела этот спектакль. Не воры вовсе были внутри, а мадам и генерал с седой шевелюрой. Чем они занимались, я никогда не осмелюсь описать вам. Мне думается, до конца дней своих я буду видеть эти две растерянные, повернутые в нашу сторону головы. Они походили на ослепленных дневным светом сов. Лица Тельмы и генерала выглядели так, будто выварились в кипятке, а глазницы были совсем пустыми. Комиссар, прибежавший на мой зов, смотрел не менее обескураженно.

Резким движением месье Руленд захлопнул дверцу. Видение исчезло, все снова погрузилось во тьму. И тогда случилось неожиданное: он дал мне пощечину. Не знаю, вообразил ли он, что я нарочно его позвала, или у него так чесались руки, что он не смог сдержаться… Одновременно он прокричал какое-то слово на своем языке. Я, конечно, не поняла, но угадала по его взгляду, что это было ругательство. Тогда меня охватило отчаяние. Отчаяние такое глубокое, такое полное, какое вряд ли когда-нибудь испытывало человеческое существо. Я расплакалась возле автомобиля, в котором продолжали шевелиться две тени.

Джесс вернулся в дом. Я подняла глаза к небу, ища утешения. Увы, это уже был не милосердный небосвод Рулендов с барашками облаков на сером фоне… а ядовитое небо Леопольдвиля.

Враждебное небо, говорящее людям «нет». Как автомат, я двинулась к калитке. Мертвая улица с редкими фонарями поглотила меня. Своим «прежним», неуверенным шагом я направилась к дому Артура.

9

Должно было быть по меньшей мере два часа ночи, когда я очутилась перед домом. Артур и мама давно уже спали. Я не сразу решилась будить их. Щека моя горела, сердце тоже. Я подобрала горсть камушков и бросила в окно спальни. Мама никогда не спит крепко. Тотчас за ставнями загорелся свет, потом приоткрылась створка окна, и я увидела ее маленькое треугольное личико и растрепанные волосы, падавшие на лицо прядями, похожими на струи дождя.

— Это я, мама!

— Бог мой, который час?

Ее возглас вернул меня к действительности. Если я расскажу ей все, она никогда не позволит мне вернуться к Рулендам, а я уже начинала тосковать по «острову».

У мамы не было домашнего халата; когда она вынуждена была подыматься среди ночи, то набрасывала старую накидку своего отца, бывшего почтальона. Пока она собиралась, ворчливый голос Артура спрашивал ее о чем-то. Было нечто невыразимо тягостное в этой ночной возне внезапно разбуженной супружеской пары.

Наконец мама открыла дверь. Я едва вошла, как она закричала:

— Что случилось, ты плакала?

— Я завтра объясню.

— Нет, подумайте только! Именно сию минуту ты мне расскажешь, в чем дело, моя милая!

Когда она произносила «моя милая», вы могли быть уверены, что дело добром не кончится. Она не называла меня так с того дня, как я прогуляла урок из дополнительных занятий. В ночной белого полотна рубашке добропорядочной женщины, в изношенной накидке, мама выглядела смехотворно. Ну прямо-таки карикатура в жанре Альдебера или Роже Сама.

— Выкладывай, я слушаю!

Было слышно, как наверху этот идиот Артур натягивает штаны и ищет тапки под кроватью.

— Быстро выкладывай, пока Артура нет!

— Хозяева устраивали прием… Один гость напился… Когда он хотел полапать меня в углу, я дала ему пощечину…

— Правильно сделала, — согласилась она. — Ну а потом?