Моё поколение

Они говорили про хорошее, но сердце было неспокойно. Что с ним? Отчего это всё? Неужели и у него такое же? Нет, нет. Быть этого не может, Софья Моисеевна — разве она похожа на Агнию Митрофановну? Разве Аня не чувствовала её душевной заботы, её ласки? Она припадала к ней и целовала седеющие пряди волос и морщинки вокруг глаз. Морщинки наполнялись слезами. Софья Моисеевна почти насильно отрывалась от светловолосой мучительницы:

— Боже мой, лучше бы мне не жить на свете, чем видеть и переносить всё это. Вы надрываете мне душу, Анечка.

— Что вы говорите? — пугалась Аня. — Что вы говорите, Софья Моисеевна? Зачем вы так? Что случилось?

— Что случилось? — Софья Моисеевна вытирала шершавой ладонью глаза. — Вы меня спрашиваете, что случилось? Это я вас должна спросить.

— Вы? Меня? Почему вы меня?

— Почему? — Софья Моисеевна махала рукой и отворачивалась. — Ах, я уже и сама не знаю, почему. Я совсем запуталась. Не обращайте, пожалуйста, внимания на старуху.

Она сморкалась в фартук и уходила на кухню. Она не могла быть палачом, она не могла потушить эти сияющие глаза. Каждый вечер она давала себе слово, что поговорит с Аней, и каждый вечер разговор откладывался на следующий день.

Нынче наконец неизбежное случилось. С утра день не задался. Чуть свет явился домохозяин и стал требовать немедленно уплаты долга за квартиру. Софья Моисеевна была должна за четыре месяца и еле отмолилась, чтобы хозяин подождал еще неделю. Пока Софья Моисеевна улещивала домохозяина, ушла квашня и тесто выплыло на пол. В середине дня Данька прибежал с подбитым на горке глазом. Потом пришла заказчица, но сделанного капора не приняла, накричала на неумелую модистку и ушла, хлопнув дверью и не заплатив денег. На эти деньги Софья Моисеевна очень рассчитывала, так как в доме не было ни копейки. Пришлось одолжить у соседки полтинник, чтобы сделать обед и как-нибудь перебиться день.

К вечеру Софья Моисеевна совсем извелась. Данька, несмотря на решительный запрет выходить из дому, сбежал, должно быть, на ту же горку, на которой давеча разбился. Илюша ещё не возвращался с уроков. Оставшись одна, Софья Моисеевна всплакнула, потом, немного успокоившись, зажгла лампочку и подсела к столу. Она сидела, подперев голову руками и пригорюнясь, уныло думая о прошедшем тревожном дне и о других таких же днях, ждущих её впереди.

Пришла Аня. Она была оживлена и двигалась с приподнятой легкостью. Входя в этот дом, она оставляла за плечами всё дурное. Всё здесь было мило ей: и покосившиеся рамы, и потрескавшиеся обои, и обычное «Здравствуйте, Анечка», встречавшее её здесь ежевечерне.

Вот и сейчас Софья Моисеевна повернула голову на скрип дверей и, увидев её, сказала:

— Здравствуйте, Анечка.

— Здравствуйте, — ответила Аня. — Никого нет? Вы одна?

— Одна, — вздохнула Софья Моисеевна, — кому я нужна? Люди мало думают о других. Каждый видит своё счастье и не видит чужого горя.

Софья Моисеевна грустно покачала головой и расправила ладонью смятую клеенку. Аня подошла. Села рядом. Положила руки на стол.

— Ну зачем так, — сказала она мягко, — есть и хорошие люди, готовые для других даже на самопожертвование.

— Хорошие люди, — покачала головой Софья Моисеевна. — Хорошие люди тоже делают зло.

Она чуть приспустила фитиль лампочки и, не сводя с огня глаз, заговорила медленно, словно с трудом выговаривая слова:

— Вот вы хороший человек, Анечка, дай бог вам таких детей, а разве вы не делаете зла? Вы вошли в дом, как голубка, а сколько горя вы принесли с собой. Сколько ночей я не спала, сколько слез пролила. А Илюша, смотрите, на что он стал похож — кожа да кости. И ведь он уже не может смотреть на мать. Я ему враг. Вы меня сделали ему врагом.

Щеки Ани бледнеют.

— Что вы говорите, Софья Моисеевна? Что вы говорите?