Моё солнечное наваждение

— И выбрала меня? — Не нравилось Герману, в какую сторону начал уходить разговор, но и отступать, сливаться не хотелось. Ярина настолько редко говорила о своих чувствах, что каждая крупица, способная указать верное направление к её сомнениям, — на вес золота.

— Я люблю тебя, — пожала она худенькими плечами.

— Ярина… ты понимаешь, что, скорее всего, ошибаешься? Ты можешь принимать сильную привязанность, желание секса за любовь.

— Снова ты начинаешь, — фыркнула Ярина. — Мне не кажется, не чудится, у меня нет галлюцинаций. Я люблю тебя и готова всё что угодно, для тебя сделать. Всё, — подчеркнула она. — Но хочу знать, что ты тоже меня любишь. Хочу, чтобы ты сказал мне это языком через рот.

— Сказать, что я люблю тебя? — опешив, уточнил Герман.

А он любил её? Любил Ярину? Вот это сокровище с невероятно синими, неземными глазами, пухлым маленьким ртом, налитой, бесподобной грудью, торчащими сосками, которые выдавали желания хозяйки. С аккуратными коленками, тонкими запястьями, чёртовыми ключицами, которые хотелось целовать, кусать хотелось, попросту сожрать. Любил?

Влюблён был. Хотел до помутнений рассудка. Был готов переступить через себя, окружающих, чужие предрассудки и собственные страхи. Через всё, во что верил, чем жил, в чём никогда не сомневался. Умереть готов был…

— Конечно. — Ярина впилась взглядом в Германа, ища ответ, подвох. Правду. — Мне девятнадцать лет, мне важно знать, что ты меня любишь. Слышать это.

Как быстро Ярина усвоила урок, она не собиралась обесценивать свои чувства, говорила об этом прямо. Умная малышка. И смелая. И любимая… Невозможно любимая. Герман вдруг остро понял, что он любит эту девушку, и разница между влюблённостью и любовью — бездонная пропасть.

— Я люблю тебя, — твёрдо сказал Герман. В тот момент он был уверен в этом так же, как в том, что солнце появляется на востоке, а заходит на западе.

Он отодвинулся немного от Ярины, дал ей посмотреть на него, не отвёл взгляда, не передумал. Он любил и не собирался больше молчать. А мир… пошёл он к дьяволу!

— Люблю тебя, — шепнул он и накрыл девичьи губы своими губами, ласково и нежно, показывая всё, что ещё не сказал, не успел.

Ярина отвечала искренне, почти умело, впрочем, анализировать Герман не мог. Он плыл по течению, купался в собственном наваждении и не собирался из него выныривать. Не сегодня. Не сейчас.

Поцелуи переместились ниже, Герман уложил Ярину рядом, на бок, вжал тонкий стан в себя, прижался к девичьему животу напряженным членом, становившимся твёрже с каждой минутой. Скользил губами по шее, оставляя влажные, алчные следы, ласкал груди, настойчиво поглаживал соски, понимая, что с активной стимуляцией пока лучше подождать.

Методично, сантиметр за сантиметром вёл ладонями по шее, спине, ягодицам, ногам, задевая те точки, о которых его девочка ещё неделю назад понятия не имела. Обхватывал, кутал в собственных объятиях. Целовал, целовал, целовал, перемежая грубые движения губ и языка, иногда укусы, с совсем лёгкими, невесомыми, пока не услышал рваное дыхание, становившееся глубже и глубже.

Шёлк отлетел в сторону, за ним последовали прозрачные трусы, скатившиеся по гладким ногам. В какой момент Герман сбросил с бёдер полотенце, он не заметил. Было в происходящем что-то первобытное, жаркое, жадное. В переплетении рук, горячем дыхании, влажных поцелуях.

Одним движением Герман оказался сверху, Ярина прогнулась навстречу, показывая беззащитно откинутую шею, подставляя грудь под ласку. Он огладил полушарие одной рукой, второй крепко прижимал к себе, не позволяя сделать лишнего движения. Губами пробежался по соблазнительно покачнувшейся мягкости, остановился на соске, быстро и жадно огладил, сжал, не забывая кончиком языка задевать верхушку. Пальцами крутанул второй сосок, услышал гортанный, сдавленный стон.

Ноги Ярины разошлись в стороны, предоставляя, подставляя, почти умоляя. Она упиралась пятками, иногда скользила ими по постели. Закидывала ногу на бёдра и поясницу Германа, пока он упивался игрой с грудью и реакцией на незамысловатую ласку.

Какой же отзывчивой она была, порывистой, страстной. Герман не помнил ни одной женщины в своей жизни, которая отвечала бы настолько искренне. Искусно, похотливо, за пределами откровенности — помнил, по-настоящему искренне — нет.

Ярине было хорошо. Она не стеснялась этого, не зажималась, напротив, демонстрировала, как только могла, от всей души, сердца, дыхания. И это заводило, сводило с ума, расщепляло остатки самообладания в труху. Заставляло прижимать сильнее, ласкать откровенней, переходить те грани, которые он не собирался, по крайней мере, пока. Сегодня. Сейчас. В её первый раз.

Герман настойчиво развёл ноги Ярины. Шире, чем она привыкла, придавив одну коленом, вторую закинув настолько высоко, насколько позволила растяжка, а та у его девочки была отличная. Провел пальцами между ног, жадно наблюдая, как дёргается напряжённый, влажный клитор.