Моисей

«Ситуация его была сложной. Еврей по рождению, он духовно был полукровкой. Определение это не означает степени генетической принадлежности к народу. Оно призвано лишь напомнить, что поначалу моисеи не ощущают своих национальных корней. Кровная принадлежность для них формальна, культурная – сущностна. Они должны поэтому заново создать свою связь с народом, фактически – изобрести для себя «свой» народ.

Парадигма Моисея – это схема судьбы глубоко одинокого индивидуалиста. Моисеи выбирают народ как оружие личного освобождения. Но раз выбрав, они ощущают моральный долг и необходимость его выплаты. Поэтому они решают – принуждают себя – разделить судьбу «своего» народа»[49].

На рубеже XIX–XX вв. мы видим, как минимум, две фигуры, являющиеся воплощением этой парадигмы. Основоположник политического сионизма Теодор-Биньямин-Зеэв Герцль был в куда большем смысле слова немцем, чем евреем. Блестящий журналист, человек немецко-австрийской культуры, воспитанный на ее ценностях, он был крайне далек и от религии, и от культуры народа, к которому принадлежал по крови. Более того – он даже не знал языка этого народа и порой стеснялся своих соплеменников. Однако процесс Дрейфуса задел его чувство справедливости – как впрочем, задел он то же чувство и у великого француза Эмиля Золя. Однако если для Золя это был процесс о клевете, то для Герцля он стал чем-то куда большим. Он разбудил его национальное чувство, он навел его на мысль о том, что евреям нужно возродить свое государство на своей земле, побудил его написать об этом книгу. И вот уже оставлена в сторону карьера журналиста, писателя и драматурга, вот уже Герцль мечется со своей идеей по всему миру, просаживает на организацию первых Сионистских конгрессов все свое состояние и приданное жены, упорно не желая замечать, что широкие народные массы отнюдь не поддерживают его идеи. В итоге он скоропостижно умирает, так и не пожав каких-либо плодов своих рук, однако на основе заложенной им идеологической и организационной базы спустя сорок с лишним лет после его смерти возникает Государство Израиль – возникает именно там, где он мечтал.

Еще одним «моисеем» XX века можно назвать Владимира Жаботинского – другого лидера сионисткого движения, ставшего основоположником его правого, ревизионистского крыла, создателем первого Еврейского батальона, взгляды которого во многом определили развитие современного Израиля. Однако в молодости Жаботинский числил себя русским, еще в юности он приобрел известность в качестве одного из ведущих журналистов России и многие критики прочили ему будущее великого русского писателя. Проза и публицистика Жаботинского доказывает, что прогнозы эти вполне могли бы сбыться, если бы… не Одесские погромы 1905 года. И хотя он лично мог в любой момент уехать из города, и эти погромы ему ничем не грозили, они становятся поворотным пунктом в его сознании. Отныне Жаботинский посвящает себя борьбе за осуществление мечты Теодора Герцля и служит ей до своего последнего вздоха. Что любопытно – и Герцль, и Жаботинский почти не знали языка своего народа. Для первого родным был немецкий, а для второго – русский, но это отнюдь не помешало им стать национальными лидерами первой величины.

Таким образом, Моисея и в самом деле в определенном, духовном смысле слова можно считать египтянином, ставшим евреем. Но это лишь еще больше возвышает его личность.

* * *

Еще одну, довольно стройную и вполне обоснованную теорию происхождения Моисея выдвигает Л. Мелллер. При этом Меллер утверждает, что ему удалось сделать то, в чем потерпели неудачу все остальные историки – отыскать следы Моисея в египетских источниках его времени. В поисках этих следов, Л. Меллер решил идти «от обратного». Он задался вопросом, а имеет ли в общеизвестной египетской истории рассказ о дочери фараона, которая усыновила бы чужого ребенка и попыталась бы сделать его наследным принцем? И довольно быстро он обнаруживает подобную историю в египетских хрониках: у дочери Аменхотепа I Нефруры был приемный сын Сененмут. До нас дошли некоторые статуи этой принцесс с приемным сыном на руках, причем на голове мальчика надето царское украшение, свидетельствующее о том, что он является наследником престола (вспомним мидраш о том, что однажды маленький Моисей надел диадему фараона – П.Л.). Само имя Сененмут, по Меллеру, перводится с египетского как «приемный сын». Более того – хроники говорят о том, что он был взят у родителей «низкого происхождения», под которыми, по мнению Меллера, следует понимать евреев.