Мойте руки перед бедой

Боссель подергал ручку запертой двери, которая очевидно вела в чулан, но таковая не поддавалась. Алексей Савельевич заинтересованно хмыкнул и вынул несколько ключей из пижамного кармана. Главный врач несколько штук постоянно таскал при себе. В первую очередь это были ключи от подвала, но ещё два были неизвестно от чего. Именно поэтому Бося держал их при себе и время от времени пытался найти им применение, но до настоящего момента ключи не подходили ни к одной из дверей.

Алексей Савельевич сунул ключ в замочную скважину. Тот легко вошел и тут же провернулся, а дверь подалась в темноту помещения. Боссель рефлекторно сделал шаг и вдруг увидел метнувшуюся тень. От страха он хотел было закрыть дверь, но не удержался, ввалился внутрь, упал лицом вниз и в ужасе закричал.

21

Тьма надвигалась на отступающее солнце. Ночная мгла холодной волной накрывала посёлок, а вместе с ней безумие врывалось в окна корпусов больницы. Теперь так было всегда. С наступлением темноты, обитатели окончательно теряли рассудок.

Буйные метались в своих постелях, привязанные толстыми жгутами к железным кроватям, черные провалы их беззубых ртов изрыгали крики и брань. Навязчивые идеи параноиков становились осязаемой реальностью, подвигая последних к спонтанным и беспорядочным действиям, шизофреники с пеной у рта яростно вели дебаты с невидимыми собеседниками.

Самые изощрённые фобии в полночь покрывались волчьей шерстью, а глаза наливались кровью. Страхи, принимая крысиную сущность, выбирались из своих нор в тёмных и сырых подвалах. Стоны, дикие вопли и кликушеские выкрики стояли над больничными корпусами. Им подвывали псы всей округи. Лишь с рассветом всеобщее безумие растворялось первыми лучами солнца. Всё сущее успокаивалось, замирало, засыпало; приходил день, больница оживала, появлялись врачи, жизнь приходила в нормальное русло.

Многие обитатели ложились спать только тогда, когда в коридоре начиналась смена больницеармейцев (так теперь стали называть охранников), и раздавались шаги первых больных, спешивших реализовать талоны на посещение санузла.

Свистунов и Тимофей Иванович не спали по ночам вовсе. Теперь они всегда проводили темное время суток за разговорами. Ночная вакханалия пугала их по разным причинам, но результат был один – страх, а, как известно, самый лучший способ отвлечь друг друга от тяжких мыслей это интересная беседа.

Свет полнолуния, рассеянный серой краской, которой были замалёваны окна, слабо освещал палату. Тимофей Иванович сидел на своей кровати, Свистунов расположился напротив него на табурете. Их лица едва озарялись пламенем свечи, которая стояла в блюдце на полу, по обыкновению прикрытая от постороннего взгляда распахнутой дверцей тумбочки. Таракан Аркадий чутко дремал рядышком с импровизированным подсвечником, согретый теплотой трепещущего пламени.

Приятели беседовали. Семён сжимал в руках ещё тёплую кружку чая, изредка шумно прихлёбывая крупные глотки терпкого напитка. Тимофей Иванович покрошил кусочек сухаря и подсунул его таракану, но тот даже не шелохнулся и только лишь чуть-чуть благодарно пошевелил усами.

– Эх-хе, – вздохнул старик, бросил остатки крошек себе в рот, проглотил и добавил, – И ты, брат, боишься.

Свистунов внимательно посмотрел на собеседника и понял, что и тот, несмотря на внешнее спокойствие, чувствует себя не в своей тарелке. Ему вдруг захотелось поделиться своими страхами, в надежде, что часть их раствориться в собеседнике.

– Что-то неуютно стало жить при новой власти, – начал он издалека. – Раньше хотя и плохо было, но стабильно. Была уверенность, что утро встретишь в своей постели, а не…

– А как вы хотели? – Тимофей Иванович прервал приятеля вопросом, который подразумевает дальнейшее пояснение, и сразу же продолжил. – Любой переворот, даже с самыми благими целями, приводит к деспотизму, в особенности на первоначальном этапе. – а затем надолго умолк. Семён также не торопился нарушать молчание и ещё раз хлебнул из кружки остывший чай.

Полночь давно миновала. На тёмно-синем небе единственное облачко, прикрывая полную луну, светилось серебряным абажуром. Искры немигающих звезд только подчёркивали мрак и холод ночи. Чёрный небосклон, казалось, как губка впитывал в себя время, истекающее от земли, оставляя иссушенную человеческим равнодушием, поверхность.

Тимофей Иванович наклонился, поднял с пола блюдце со свечой и резко задул язычок пламени. Таракан тут же ожил и, резво перебирая лапками, побежал в сторону плинтуса. Семён после того, как собеседник убрал свечу в тумбочку, прикрыл дверцу.

– Впрочем, чего уж там…мне всё равно не долго осталось, – спокойно произнёс Тимофей Иванович и вновь надолго умолк. Свистунов не выдержал паузы и спросил:

– Почему так пессимистично?

– Ты забыл, что я «служитель культа»? – ответил Тимофей Иванович. – Зовут меня в действительности отец Серафим. Скоро, скоро меня должны отправить… в карцер. Вы ведь знаете, что это означает?

Семён кивнул головой, тем не менее священник продолжил:

– Туда отправили, как минимум в три раза больше людей, чем вмещает камера, и ни один ещё не вернулся.