Мойте руки перед бедой

Внутренний двор больницы был полон народа. Погода стояла изумительная. Мягко пригревало солнце. Редкие клочки серых облаков лишь оттеняли голубизну осеннего небосклона. В узком проёме между больничными корпусами открывалась богодухновенная картина – на опушке соснового бора, казалось, прямо из кипящей зелени, вздымался белый храм. Его золотые купола, хоть и лишённые крестов, сверкая на солнце, только подчеркивали незыблемость веры.

Люди толпились на дорожках, сидели на скамейках и лежали между кустов сирени прямо на газонах, подставляя землистые лица тёплым лучам. Больные собирались в стайки, оживленно переговариваясь, улыбались и радовались нежданной прогулке. Одни вполголоса припевали частушки и весёлые песенки, другие пытались пританцовывать под их незамысловатое исполнение. Похороны были в самом разгаре.

Впервые за долгое время больным было разрешено выйти из палат во внутренний дворик, поэтому прощание с бывшим главным врачом больницы, никак не могло затмить такое радостное событие. Смерть весьма известного, но чужого всем человека не могла омрачить приподнятого настроения всех сразу и каждого в отдельности.

Прямо перед памятником неопознанному герою зияла могильная яма. Рядом с ней стоял закрытый гроб, установленный на два табурета. Обилие венков и искусственных цветов подчёркивали высокий чин покойника и особую торжественность момента. На самом памятнике уже сияла недавно прикрученная латунная табличка с надписью «Стасюк М. А. Видный медицинский и административный деятель». Из этого стало понятно, что памятник обрёл имя, и значит сборищам на этом месте пришёл конец.

На главной аллее дворика, близ могилы, возвышалась наскоро возведённая трибуна из нестроганых досок, затянутая кумачом. С минуты на минуту ожидалось появление Верховного целителя.

Около часа назад Боссель, как всегда перед публичным выступлением, в сопровождении охраны отправился в подвал. По обыкновению больницеармейцы остановились на лестнице, а Верховный целитель отпер замок, вошёл внутрь и вновь закрыл за собой дверь на шпингалет. Несмотря на то, что блевотина, которую достаточно давно изрыгнул Полковник, высохла, вонь от неё продолжала висеть в воздухе, но Алексей Савельевич уже не обращал на это ни малейшего внимания.

Боссель с комфортом расположился в удобном офисном кресле, внимательно уставился на испачканную, но уже высохшую тельняшку и приготовился выслушать инструктаж.

– Так, прямо сядь, – резко произнёс невидимка. Верховный целитель вскочил с места и встал по стойке «смирно»

– Ладно, садись и слушай, – снисходительным тоном произнёс голос и принялся говорить. В тишине подвала негромкая речь звучала убаюкивающее, и Бося чуть не задремал, но при этом его мозг продолжал записывать услышанное. Невидимка умолк. Боссель поднялся с кресла и спросил:

– А что все-таки с Крысоловом делать?

– Ну, я же тебе говорил – ликвидировать. Немедленно. Тебе свидетели нужны?

Алексей Савельевич активно помотал головой в знак отказа, аккуратно подвинул кресло к стене, прощально помахал грязной тельняшке рукой и направился к выходу. Здесь он мгновенно нацепил маску «Тюдзё» – молодого аристократа и в таком виде объявился перед охраной.

Когда Верховный целитель вышел через чёрный ход во внутренний дворик, толпа с ликованием встретила его аплодисментами и жизнеутверждающими лозунгами. На его лице красовалась уже другая маска – «Ясэотоко»– измождённого мужчины. В понимании Боси она наиболее соответствовала выражению скорби и приличествовала текущему моменту.

Больницеармейцы бесцеремонно расталкивали больных в стороны, давая возможность руководителю свободно продвигаться к трибуне. Алексей Савельевич махал народу то правой, то левой, то обеими руками вместе, лучезарно улыбаясь. «Чем больше их топчешь, тем больше они тебя уважают», – сквозь зубы процедил он.

Верховный целитель степенно шагал по дорожке, народ продолжал радостно приветствовать своего вождя. К тому моменту, когда Боссель подошёл к трибуне, все происходящее стало больше напоминать поздравление руководителя по случаю с юбилея, нежели похороны.

Алексей Савельевич взошёл на трибуну. Одной рукой опёрся на перила, а другой резко взмахнул и, как по мановению палочки дирижера восторги стихли. Боссель начал говорить: «Сегодня мы провожаем в последний путь нашего дорогого Михаила Александровича Стасюка. За долгие годы своего руководства он сделал из районной захудалой больницы лечебное учреждение государственного масштаба…».

В какой-то момент Верховному целителю показалось, что слова недостаточно убедительны, а маска «измождённого мужчины» не совсем соответствует обстановке, и он принялся исполнять «ката^[9]» – своеобразный танец или каскад упражнений – под названием «Сиори» – упадок духа, который символизирует тоску, печаль и плачь.