Молчаливый гром

— Мой брат сам себя уничтожил. Он был храбрый и сильный, но тоже глупый. Я предупреждал его. Он умирал, и я просил его доверить мне твое воспитание, но он предпочел оставить тебя у твоих приемных родителей. И вот результат. В тебе нет скромности, нет смирения, ты ничего о себе не знаешь. Печально…

— Для чего в наше время скромность и смирение? Под угрозой сам дух Японии.

— Дух Японии! Ха-ха! Твои планы, с самого начала бессмысленные, навредили стране и народу. Ты вел к власти врагов Японии, не понимая, что делаешь. Что за каша в твоей голове?

— Это было необходимо, дядя. Мой расчет был на то, что наибольшую часть работы выполнят для нас американцы. И далее — кризис, в котором народ откроет свое настоящее назначение. Катарсис. Народ пересмотрит судьбу страны — об этом мечтал мой отец.

Старик покачал головой. Его шепот ослаб, с трудом можно было разобрать, что он говорит.

— Ты говоришь о своем отце так, будто он был богом, а ведь он приобрел тебя в доме с гейшами, отняв у матери после родов, и не признавал тебя членом семьи. Забудь его! Иначе ты несвободен.

— Я родился как Маруока и умру Маруокой. Отец, затравленный американцами, по сути, так и не успел узнать меня. Всеми моими поступками руководил дух Маруоки. Впрочем, ты, дядя, кажется, давно забыл о нем.

Его голос звучал запальчиво и по-юношески срывался. Старик подался вперед. Морщины на его лице загрубели, как старые трещины на открытых камнях.

— Что ты знаешь о духе Маруоки! — заскрежетал шепот, налившийся новой энергией и перемежаемый прибоем глубокого дыхания. — Твои совершенно абсурдные прожекты опозорили род!

Старик тяжело закашлялся. У него началась отдышка. Ему не хватало воздуха.

— Дядя! Что с тобой? Может быть, позвать кого-нибудь на помощь?

Ответ прозвучал в перерывах между приступами кашля, от которого пламя свечи забилось и заплясало:

— Уходи! Глаза мои не должны тебя видеть! Ты недостоин имени своего отца.

В келье раздался крик ярости, боли, отчаяния, и тень растворилась. Дыхание старика восстановилось через несколько минут. Он вытер чистой тряпочкой глаза, достав ее из рукава кимоно, надел очки и снова уставился в книгу, лежащую на его коленях.

Вскоре единственным звуком, нарушавшим тишину, остался щелчок сиси-одоси, наполняющегося проточной водой и опорожняющегося ее напором.

Три недели спустя, когда склоны гор стали уже ярко-красными, медно-коричневыми и золотистыми, жена фермера, которая убирала солому на рисовом поле, увидела человека, одетого, как она потом вспоминала, в поношенные штаны и рубаху. На голове его была кепка с опущенным козырьком, прикрывавшим глаза. Он не ответил на приветствие, даже не обернулся, а пошел в горы по охотничьей тропке. Перед заходом солнца выше в горах его видели двое туристов. Он продирался сквозь заросли куманики к вершине. В руках у него было что-то, завернутое в холстину. Туристы решили, что это ружье.

Они последние из людей видели Тосио Иванагу живым. На вершине он сел в позу лотоса на теплую каменную плиту лицом к востоку.

К полуночи лес и горы стихли, слышалось только уханье филина. Тело пронизывал холод, но Иванага не двигался. Он не глядел на безоблачное небо, на серебро луны, на Млечный Путь, усыпавший пустоту своим семенем. Он смотрел в эту пустоту, думал о пустоте, готовил себя к пустоте.

Рассвет пришел быстро. Внизу по долине стлалась вуаль тумана. Послышались голоса жаворонков, дроздов и зябликов. Слабо заныли цикады, застрекотал сверчок, на ферме прокукарекал петух.

Иванага подождал, когда красный глаз солнца поднялся над горизонтом полностью. Он хорошо выбрал место: отсюда была видна Фудзияма, и солнце горящим диском вдруг увенчало ее макушку.

Иванага развернул холстину и вытащил самурайский меч. Сталь сияла и переливалась. Меч был изящен, как… танцовщица. Масахидэ поистине был гением!

Иванага вытянул меч в направлении к центру солнца, резко взмахнул им и повернул его кончик к себе. Не отводя взгляда от Фудзиямы, он выдохнул воздух и глубоко всадил острие в живот. Боль пришла как долгожданный друг. Счастьем было с ней встретиться. Иванага глубоко задышал носом. Глаза его блуждали. И все же что-то шло совсем не так, как надо. Он нахмурился, резко выдернул меч. Из раны стали выскальзывать внутренности, лилась кровь.

Иванага замер и снова всадил в себя лезвие. На этот раз все получилось. Он ощутил экстаз благодарности за мучительную боль, поднявшуюся к сердцу и выше. Его охватила дрожь. Он удовлетворенно выдохнул снова.

Иванага повалился боком на камень. Птицы защебетали громче. Свет солнца распространился, соединив Север с Югом.

Уборка риса уже кончалась, когда Мори в расшатанном старом поезде снова приехал в рыбацкую деревушку на берегу Японского моря. Горело жнивье, тракторы ушли. С деревьев свешивались апельсины, краснела хурма, на веревках вялилась рыба.