Молчание

Николаев и Хмельницкий смотрели друг другу в глаза. За спиной Николаева стояли Лебедь, Бобров и три женщины, которые мыли пол в коридоре.

— Только вот не надо мне угрожать, — произнес сквозь зубы Николаев.

— Заткнись! — не сдерживая эмоций, закричал Хмельницкий. — Я чисто из принципа убью тебя.

Он указательным пальцем показал на свои глаза, затем этим же пальцем ткнул в лицо Николаева (его рука при этом имитировала пистолет, а указательный палец дуло этого пистолета).

— Одним взглядом, — добавил разгневанный главврач.

Хмельницкий сымитировал выстрел и дунул в палец, как в дуло пистолета.

— Здесь и сейчас. Веришь мне?

Николаев резко изменился в лице, кивнул и отступил на шаг назад.

— Верю, — прошептал Павел Петрович. — Конечно же, верю!

Главврач улыбнулся злой улыбкой.

— Я был здесь главным и останусь. Ты меня понял?

Николаев вновь кивнул и отступил еще на один шаг.

— Понял! — вскрикнул он. — Понял! Не горячитесь, пожалуйста.

— Немедленно прекращайте всю эту самодеятельность, — заорал взбешенный Хмельницкий, — и разбегайтесь по своим норам.

Николаев встал боком, он почувствовал дыхание смерти и взглянул сначала на Боброва, Лебедя и женщин, а затем на Борыгина.

— Делайте, что он говорит.

Борыгин не выдержал всего этого сумасшествия и схватил за плечо Хмельницкого.

— Да что это за детский сад?! — разозлился он.

— Борыгин, не смей! — закричал Николаев. — Не надо!

Хмельницкий успел только повернуться лицом к Борыгину, и тот влепил ему кулаком в нос. Хмельницкий от удара отлетел прямо в объятья Павла Петровича. Главврач резко выпрямился и оттолкнул Николаева от себя.

— Не все решается физической силой, — заговорил он, — есть силы, которые намного мощнее.

Хмельницкий вытянул вперед руку и быстро произнес:

— Хоп!

Из макушки Борыгина, как из вулкана, вырвался фонтан крови и серо-желтой массы. Глаза его вылетели из глазниц, как пули, и шлепнулись прямо на деловой костюм главврача. Из носа выскочила струя желто-серой жидкости. Все это выглядело так, как будто внутри черепа Борыгина взорвалась «лимонка».

Внутри черепа ничего не осталось, через глазницы хорошо просматривалась дыра на макушке. Кожа на лице исчезла, остались только одни порванные куски.

Борыгин секунд пять простоял на одном месте, словно ничего не произошло, и рухнул на пол.

Одна из женщин, что мыла пол, схватилась за голову и завопила во весь голос:

— Это сам дьявол! Спасайся, кто может!

Моментально все свидетели происходящего разбежались по палатам. В коридоре остались только Николаев и Хмельницкий.

— Ну что смотришь на меня, как на седьмое чудо света?! — спросил главврач перепуганного Николаева.

— Убивай меня, чего ты ждешь? — прошептал Павел Петрович.

— Заткни, ничтожество, свой поганый рот! — приказал Хмельницкий. — Я сам буду решать, когда и что мне делать.

Он замахнулся и ударил Николаева в ухо.

— Пошел вон отсюда, мразь! — рявкнул главврач. — Чтоб я тебя больше никогда выше четвертого этажа не видел!

Павел Петрович, прижав ладонью ухо, стал медленно отступать в сторону лестничной площадки. Хмельницкий, наблюдая за движением Николаева, произнес:

— Знаешь, в чем твоя слабость? Ты говоришь: «Убей меня», а в голове молишься богу, чтоб я тебя не тронул. Ты готов отдать все в обмен на то, чтобы жить. Ты слабак по природе. Как только кто-то находится сильнее тебя, и ты чувствуешь риск смерти, ты готов молить о пощаде. Может я не прав?!

Николаев, продолжая отступать, ответил:

— Почему же? Прав! Все люди чего-то боятся.

Хмельницкий посмотрел на Николаева с презрением.

— Беги, сопляк, отсюда, пока я не передумал, — сказал он.

Николаев кивнул и побежал к лестничной площадке. У самого выхода он остановился и повернулся лицом к Хмельницкому.

— А знаешь, в чем твоя и тебе подобным тварям слабость?

Главврач с усмешкой на лице кивнул, позволяя Павлу Петровичу высказать свою мысль.

— В излишней самоуверенности и в ощущении своего превосходства, — сказал Николаев.

13

Жабраков высыпал мусор из мусорных ведер в один большой полиэтиленовый мешок.

— Я через полчаса вернусь, — сказал он. — Пойду посплю чуток.

— Я тоже очень хочу спать, — произнес Игоревич, нарезая хлеб.

— Так что тебе мешает? — искренне удивился Жабраков. — Иди ложись. Времени полно.

Игоревич бросил косой взгляд на Николаича, который с недовольной миной подметал пол большой метлой.

— Да я… чуть попозже, наверное, — прошептал Игоревич. — Дела у меня есть еще кое-какие.

— Тебе решать. Я-то пойду спать по-любому. Без сна я тюфяк.

Жабраков с мешком, заполненным мусором, вышел из кухни. Николаич посмотрел на закрывающиеся двери, наклонился и вымел все из-под стола, затем молча переместился к навесным шкафчикам.

Николаич осторожно взглянул на Игоревича, тот скидывал порезанный хлеб с доски в железный таз.

— Николаич, есть у меня кое-какие мысли, которыми я хотел с тобой поделиться.

Раздался скрип открываемой дверцы. Игоревич даже не дернулся, хоть и услышал этот скрип, он спокойно продолжил нарезать хлеб.

— Блин! — заорал Николаич. — Я не понял, куда подевалась вся водка?!

— Я ее всю вылил в раковину, — произнес Игоревич, как будто речь шла о каком-то пустяке.