Молчание девчат

Ничего не видели эти горе-путешественники, кроме столов с позавчерашними подсохшими салатами «всё включено»: для русских сойдёт. Кроме третьесортных магазинов с дешёвым затхлым тряпьём и сувенирами.

— Ах, какие там удивительно дешёвые изумруды!

Знаем мы те изумруды. Эти изумруды аборигены в своих лачугах делают из битых бутылок от шампанского.

А я с лучшими экскурсоводами все уголки Земного Шара обшарила! И на вулканах побывала, и в ледниковых трещинах, и на острове Пасхи, в мутных водах Амазонки плавала!

И никаких тебе рисков, опрокинутых в кювет автобусов, отменённых полётов, бессонных ночей в аэропорту, дневной духоты и ночного ора. А главное, совершенно бесплатно.

Или взять концерты приезжих артистов. Ещё чего, деньги на ветер. Да у меня две тысячи популярных песен и мелодий скачано: хошь пой, хошь прыгай, хошь на потолке пляши.

Или модный разрекламированный фильм — а торренты на что? Я этот фильм полгода назад смотрела. Ну и что, что пиратский и звук не очень?

Так, что там ещё? Уход за собой, спа-салоны, фитнес? Да я, пока смотрела на дому фильмы и спектакли — успевала перед экраном лицо и шею холодным-горячим полотенцем помассировать, и сметану с ягодами нанести, и обруч покрутить, и гимнастику сделать.

Стригла сама себя, а Лизанька потом подравнивала. Да так навострились, что знакомые спрашивали, от какого стилиста причёска и как к нему записаться? Голь на выдумку хитра.

Жестокая экономия, говорите? Да она мне в радость, сладка была эта экономия. Никогда у меня так не блестели глаза, и я не была так счастлива, когда ела суп из куриных голов и бегала в штопаном пальтишке.

Потому что и суп, и пальтишко — это барахло, тлен и прах. Норку сожрёт моль. Хамон и буйабез уплывут в унитаз и подземные коммуникации, как и говно обычных смертных. Тогда на фига?!

А квартиры — звучит весомо, грубо, зримо. Это всегда надёжное вложение, золотая копилка. Это уверенность в завтрашнем дне, будущее моей Лизаньки и, дай Бог, внучат, а там и правнуков. А это уже ниточка в Вечность.

* * *

Есть отцы, на которых их жёны, матери-кукушки, бросают детей. Я к таким мужчинам отношусь трепетно. Значит, положительные, ответственные, надёжные.

Но когда Лизанька привела в дом отца-одиночку, я была убита. Ладно, ни кола ни двора: снимает каморку в коммуналке, нищенская инженерская зарплата.

Ни машины, ни дачи, ни накоплений на чёрный день. Ни гражданства, ни прописки: приехал из Казахстана, родители целинники: идейная голытьба середины прошлого века.

Так ещё и довесок в виде чужого шестилетнего узкоглазенького мальчишки с проволочно-жёстким, чёрным волосом. Чужая кровь, чужая тёмная душа.

Нет, ну почему, как безродность и нищета — так будто магнитом притягивается к благополучным и зажиточным? А нас с Лизанькой к этому времени вполне можно было отнести к последним.

Заметьте, богатство не с неба свалилось. Вот этими вот руками, этой рано поседевшей головой, этими нервами, потом и кровью заработано!

И на всё готовенькое нацелился казахстанский молодец с принесённым в подоле приданым.

Я быстренько прогнала в уме возможные риски. Пропишется сам, пропишет пацанёнка. За ним на тёплое место потянутся родители — нищеброды и неудачники. За ними паровозиком — многочисленная голодная казахстанская родня…

И снова ночные изнуряющие мысли: вот ради этого я отказывала себе во всём? Ночей не спала, глотала суп из куриных голов, штопала колготки? Разбиралась с буйными жильцами, совала купюры полицейским?

Сама чинила электрику, сама прочищала раковины и унитазы, запускала руку по локоть в чужое дерьмо — всё сама?!

А когда меня, тьфу, тьфу, не станет — они же на беззащитную Лизаньку навалятся горластой толпой.

Подомнут моего ребёнка, задавят, слова не дадут пикнуть. Раздербанят всё моё: по щепотке, по копеечке, по квадратному сантиметрику — с любовью собранное недвижимое имущество.

Квартиры — это деньги. Деньги — это время, потраченное на то, чтобы их заработать. Время — это жизнь.

Мою жизнь Лизанька бросит под ноги ушлому понаехавшему. Псу под хвост бросит.

А я, считай, только развернулась: квартирные дела в гору пошли. Деньги к деньгам потянулись. Это я что, на чужих дядь и тёть буду отныне вкалывать?

— Мама, какая низость! Никогда бы не подумала, что в тебе живут алчность, зло, подозрительность! — Лизанька таких слов явно нахваталась от своего духовника, о. Димитрия.

Говорила правильные вещи: грамотно, учёно, красиво. Легко и приятно быть грамотной и правильной, когда мать как рыба об лёд билась: чтобы тебе образование дать, вкусно и полезно накормить, одеть как куколку. Легко быть добренькой, въезжать в рай на чужом горбу.

— Мама, я не узнаю тебя! Помнишь, какие книги ты мне в детстве читала?

— Помню, доча, как же. Про лису, у которой была избушка ледяная — а у зайца лубяная. И пожалел её зайчик, и позвал к себе. Перешла лисичка к зайцу жить: сначала на порожек, потом на приступочек, потом на печку — а после и вовсе выгнала зайку.

— Нет, мама, другое. Сказки про любовь, доброту, самоотверженность.

— Так ведь то сказки, доченька. А мы в жизни живём.