Молчание ягнят

Когда Арделия интенсивно занималась, она всегда выпивала огромное количество напитка из заваренных сушеных листьев, что присылала ей бабка и который она называла «чай для умных людей».

Из тех двоих умных, которых знала Старлинг, одна была воплощением надежности, а другой – ужаса. Старлинг надеялась, что это каким-то образом уравновешивает круг ее знакомых.

– Повезло тебе, что пропустила сегодняшние занятия, – сказала Мэпп. – Этот проклятый Ким Вон заставил нас прямо-таки землю рыть! Правда-правда! У них там, в Корее, сила тяжести, наверное, больше, чем у нас. И когда они приезжают сюда, им ничего не стоит получить место преподавателя физподготовки. Они здесь легкими становятся! Понимаешь? Кстати, Джон Бригем заходил.

– Когда?

– Совсем недавно. Хотел узнать, не вернулась ли ты. Волосы напомадил. Он все по холлу бродил, как первокурсник какой-нибудь. Мы с ним немного поговорили. Он сказал, что если ты отстала от курса и тебе надо засесть за учебники, то лучше нам завтра не ходить на стрельбище, а как следует позаниматься. А он разрешит нам пострелять в выходные. Я сказала, что мы ему тогда сообщим, если соберемся. Он хороший человек.

– Ага. Хороший.

– А ты знаешь, что он хочет включить тебя в нашу сборную по стрельбе на соревнованиях против команд УБН и таможенной службы?

– Нет.

– Это открытые соревнования, не просто женский турнир. Теперь следующий вопрос: ты хоть что-нибудь знаешь к экзамену по Четвертой поправке?[58]

– Довольно много.

– Хорошо, тогда скажи-ка, о чем было дело «Чимел против штата Калифорния»?

– Об обысках в средних школах.

– Что именно об обысках в средних школах?

– Не помню.

– Так вот, в этом деле рассматривалась «концепция непосредственной близости». А кто такой Шнеклот?

– Черт, не помню!

– Дело «Шнеклот против Бустамонте».

– Кажется, это имеет отношение к определению разумного предела вмешательства в личную жизнь…

– Черта лысого! Разумный предел вмешательства в личную жизнь – это Принцип Катца! Дело Шнеклота – это о согласии на обыск! Да, я вижу, детка, что нам с тобой придется засесть за книги! У меня есть все конспекты.

– Только не сегодня!

– Конечно, нет. Но завтра утром, когда твои мозги отдохнут и станут более восприимчивы, мы начнем сажать в эту плодородную почву семена, чтобы снять урожай в пятницу, на экзамене. Да вот еще что! Бригем сказал – а я обещала никому не говорить, – он сказал, что тебе ничего серьезного не угрожает. Тебя, конечно, вызовут для объяснений, но этот надутый сукин сын Крендлер, который будет давать против тебя показания, уже ничего толком не помнит. А через пару дней он вообще про тебя забудет. У тебя хорошие оценки, а с этим экзаменом мы легко справимся! – Мэпп некоторое время изучала усталое лицо Клэрис. – Ты для этой бедняги Кэтрин столько сделала – никто другой больше не сделал бы! Да еще сама подставилась! В конце концов, именно ты сдвинула все дело с мертвой точки. Теперь самое время собой заняться. А может, тебе прямо сейчас завалиться на боковую? Я и сама собираюсь сделать то же самое.

– Арделия, спасибо тебе за все!

Потом, когда они уже погасили свет, Мэпп вдруг окликнула ее:

– Старлинг!

– Да?

– Как ты думаешь, кто красивее, Бригем или неотразимый Бобби Лоуренс?

– Не знаю…

– У Бригема татуировка на плече. Я сама видела, сквозь рукав рубашки. Знаешь, что там у него?

– Понятия не имею…

– Скажешь мне, если узнаешь?

– Скорее всего – нет.

– А вот я тебе рассказала про разноцветные трусы Бобби!

– Да ты их в окно увидела, когда он с гантелями занимался!

– Это тебе Грейс сказала? Вот болтливая…

Но Старлинг уже спала.

45

Около трех часов ночи Крофорд, дремавший возле жены, внезапно проснулся. Белла вдруг пошевелилась, и ее дыхание прервалось. Он сел и взял ее за руку.

– Белла!

Она глубоко вздохнула. Глаза ее были открыты – впервые за много дней. Крофорд наклонился к ее лицу, хотя знал, что она его все равно не видит.

– Белла, я люблю тебя, родная, – сказал он, надеясь, что она его слышит.

Он испугался, страх бился о ребра, кружа, как залетевшая в комнату летучая мышь. Потом он взял себя в руки.

Он хотел что-нибудь сделать для нее, хоть что-нибудь, но боялся, как бы она не почувствовала, что он отпустил ее руку.

Он приложил ухо к ее груди. Услышал, как ее сердце дрогнуло, затрепетало и остановилось. И больше ничего. Только какой-то странный звук, словно что-то течет. Он так и не понял, откуда пришел этот звук: из ее груди или у него просто звенело в ушах.

– Да благословит тебя Господь, да примет он тебя… твоих родных, – прошептал Крофорд слова, и ему хотелось, чтобы это было правдой.

Он привлек ее к себе, сел, откинувшись на изголовье кровати, и прижимал Беллу к груди, пока умирал ее мозг. Платок сполз с головы, и стало видно то, что осталось от ее волос. Он не плакал, у него не было больше слез.

Потом Крофорд надел на Беллу ее любимую, самую лучшую ночную рубашку и посидел еще немного, прижимая руку жены к своей щеке. Широкая ловкая ладошка с мозолями от бесконечной возни в саду и запястье все истыканное иголкой для внутривенных вливаний.