Молчание сфинкса

Лыков, войдя в раж, ни с того ни с сего в разгар спора стукнул вдруг кулаком по столу и начал читать стихи Вадима Степанцова про империю: «По утрам, целуясь с солнышком, небеса крылами меряя, я парю орлом-воробушком над тобой, моя империя! Судьбы нас сплотили общие, слитным хором петь заставили. Пели мы, а руки отчие били нас и раком ставили». — Не надо, прекрати, перестань, — смущенно просила его Анна, — уймись!

Но Лыков, сверкая взором, перенасыщенным бордо и жаркими мужскими флюидами, не унимался, читая все громче: «Расфуфыренная, гадкая, видишь, как младенец хнычу я, глядя на твое закатное, обреченное величие».[Стихи Вадима Степанцова.]

Когда он закончил читать, всем как-то стало неловко. Чтой-то в самом деле, к чему это? Так хорошо сидели: вот… Зачем?

Лыков молча обвел всех взглядом, словно ища повод, к кому бы прицепиться и подраться.

— У вас, Иван, голос красивый. Тембр мужественный, — произнесла Наталья Павловна среди общего молчания. Лыков выпил, встал, пошатнулся, поцеловал ей руку. И все снова вошло в колею, неловкость сгладилась.

А потом пили чай из самовара (Салтыков так и гор весь — ах, самовар настоящий, русский, антикварный!). Леша Изумрудов сел в гостиной за рояль и довольно скованно, по-ученически сыграл «Баркаролу» Чайковского. «Он очень одарен к музыке», — сказал Салтыков Кате, видимо, как новому лицу в доме.

А потом все вышли в парк — на свежий воздух, любоваться видами. Но в упавшей, на Лесное вечерней тьме ничего уже было не разглядеть, не различить, и Салтыков всех клятвенно уверял, что, когда он поставит в парк автоматическую американскую подсветку, усадьба преобразится до неузнаваемости.

Все это и многое другое усталая Катя вспоминала дороге в Москву, когда подвыпивший Мещерский вел машину по сельской разбитой дороге лихо и неосторожно.

— А этот твой Роман Валерьянович забавный, — подвела она итог.

— Немного Репетилов, нет? — Мещерский люб шаблонные сравнения из школьной программы.

— Нет, просто он другой, не такой, как мы, но, кажется, славный. Только зачем ему это все?

— Что все?

— Ну это Лесное, этот клуб-музей, эти тетки-искусствоведы, эта стройка ужасная, мальчишки, весь этот табор? Зачем ему все это?

— Ну, возможно, он делает это потому, что хочет и может: Так ты довольна поездкой,. Катя?

— Я? Нет, Сережечка.

— Вот так здрасьте. А я старался как мог.

— Я знаю, ты умница у меня, А недовольна я, потому что…

— Потому что не было сказано ни слова, ни полнамека про убийство в соседней деревне? А ты надеялась, что они только это и будут обсуждать?

— Я думала, что они хотя бы коснутся этого, хотя бы упомянут как неприятную новость.

— А они не коснулись, — сказал Мещерский, — не вспомнили.

— Или не захотели нам, гостям, это показать, — Катя вздохнула, — но все равно, не важно, спасибо тебе за это полезное знакомство. А у тебя занятные родственники, Сережа. Колоритные. Лыков, например… Только какой-то он взъерошенный. Они, что, с Салтыковым не ладят?

— Понятия не имею, когда им не ладить? Несколько лет назад они вообще ничего друг о друге не знали.

— А Лесное его предок действительно в карты проиграл?

— Вполне возможно, — Мещерский усмехнулся. — Только я вот что-то про это не слышал. Как и про клад, что там якобы зарыт.

— В каждой старой дворянской усадьбе свои легенды. Без них скучно. Надо же, при Елизавете, оказывается, еще языки людям резали! — Катя поежилась. — Фу, гадость. Лизок кокетка была, модница, на балах с утра до вечера танцевала, фаворитов как перчатки меняла, и вдруг такая дикость средневековая. Видно, допекли ее эти заговорщики во главе с Бестужевой. Это она клад заговоренный в Лесном зарыла. А как эта понять-заговоренный?

— Я думаю, это так надо понимать, что клад может быть найден только при соблюдении каких-то определенных условий, иначе в руки охотнику за сокровищами не дастся, ускользнет.

— А каких условий?

— Ну тех, что оговорены в самой формуле заговора.

— А каких именно?

— Ну откуда же я знаю? — Мещерский снова усмехнулся. — Это я так, образно. Разбойнички-душегубы на Руси такие клады любили. Заговоры клали: кто клад найдет, тот помрет или что-нибудь в этом же духе — инфернальное, с погибелью, ужасами разными связанное. Кстати, я в Питере видел портрет этой самой Бестужевой. Тетка — сущая ведьма была. Такая вполне могла что-нибудь наколдовать со злости, когда ее в Сибирь везли. A ты, я гляжу, заинтересовалась этой сказкой.

— А больше-то пока нечем заинтересоваться, Сережа, — ответила Катя. — Хотела перед Колосовым похвалиться: вот, была в Лесном, выяснила то-то и то-то, а хвалиться пока нечем. Голова гудит, мысли разбегаются вино… Ой, Сережечка, какое вино пьяное…

— Роман по тонкости европейского воспитания ничего, кроме французских вин, раньше не употреблял. Ничего, здесь всего попробует. Научат, просветят, — Мещерский засмеялся. — Зря, что ли, наш барин из-за границы домой вернулся, в родовую вотчину? Ко всему нашему помаленьку приобщится, а как же?

Глава 9 ИЗУМРУДНЫЙ ЖУРАВЛЬ