Молчание цвета

Хранитель магазина, расположенного напротив, – женщина. В отличие от небесного нищего она совсем земная: крикливо-скандальная, хамоватая, с черным провалом страшного рта и безумными глазами. К каждому прохожему она пристает с одной и той же просьбой: «Дай десять рублей!» Получив отказ, разражается грязной руганью. Собрав немного денег, покупает батон нарезного. Далее побирается, держа его под мышкой. «Дай тридцать рублей!» – теперь уже с новым требованием пристает она к людям. «А чего не десять?» – удивляются они. «Так водка дороже!» – бросает с негодованием. Говорят, она была редкой красавицей. Запила после того, как бросил муж. Там какая-то запредельная случилась история: то ли двоюродная сестра его увела, то ли вообще родная. Вещей не отдали, из квартиры выставили. С тех пор она и побирается. Идти к ней через перекресток, мимо хинкальной, мимо пекарни, мимо цветочного. Еще издали, услышав ее ржавый голос, уже знаешь, на каком этапе сбора денег она находится. На хлеб я ей даю, на водку – нет. Иногда она снисходительно называет меня дурой.

Хранители третьего магазина – семейная пара. Нет, не нищие. И не пропойцы. Арендуют закут, он чинит обувь, она штопает-шьет. Раньше к ним невозможно было без противогаза зайти – он непрестанно дымил, прикуривая одну сигарету от другой. Если кто-то из посетителей делал замечание, запальчиво возражал, что пассивное курение – миф. Меня это жутко раздражало, но я к ним все равно заходила, потому что армяне. Цеховая солидарность – иррациональная вещь.

Потом она тяжело заболела. Ходила в уродливом парике, опираясь на палочку. Потихоньку выправилась.

Недавно я к ним заглянула, чтобы отдать на ушивку скатерть. У нее отросли волосы. Он бегает курить за угол. Покупает ей в автомате кофе. «Как ты любишь, Анна-джан, с молоком и без сахара».

На днях у меня спросили, каким образом я искореняю в себе деревню. А никаким. Живу, как жила. Это огромная Москва, сворачиваясь вокруг меня клубком, превращается в крохотную деревню. Распадается на лица и судьбы, колдует и ворожит, подсылает своих волшебников-хранителей. Смотрит небесными глазами, просит десять рублей, носит кофе с молоком и без сахара, как я люблю. Будит меня, кстати, криком петуха. Вы ведь не поверите, но так оно и есть. Кто-то из жителей нашего дома не уступил городу свои законные шесть соток, и в сквере до сих пор стоит обнесенный забором огородный участок с голубятней и курятником. Так что в шесть утра, как и положено в уважающей себя деревне, нас поднимает победный крик петуха, неминуемый и неотвратный, словно фатум.

И даже пластиковые окна на моем семнадцатом этаже этому крику не помеха.

Небо. Было. Желтым. Как. Латунь.

Москва. 5:35 утра. В пустом, освещенном неоновыми фонарями сквере кто-то раскачивается на качелях. Мощно, судорожно, взахлеб.

С моего семнадцатого этажа не разглядеть – мужчина или женщина.

Пусть мужчина.

Я его понимаю – сама разучилась спать. Легла в час, проснулась в два, проворочалась, уснула, потом проснулась в четыре.

И все.

Заварила кофе, подсушила хлеб в тостере, нарезала сыр. Привычный мой завтрак, от которого я не готова отказываться. Если вдруг случится сбой в матрице и за хлеб-сыр-кофе будет полагаться смертная казнь, меня каждый день будут отправлять на эшафот. Получится бесконечный день сурка: утром завтрак, днем казнь, вечером – покупка у контрабандистов запрещенных продуктов. И снова утро, и я – с мятым лицом Билла Мюррея с маниакальным упорством завариваю кофе, подсушиваю хлеб, нарезаю сыр.

Такой вот круговорот ослиного упрямства в природе.

Кстати, до чего же мощным артистом стал Билл Мюррей! Какой он прекрасный в «Сломанных цветах» Джармуша. Или у Холоденко в «Что знает Оливия». Или в «Трудностях перевода» Софии Копполы.

Счастливы люди, которым идет возраст. Счастливы люди, которым зрелость дарит еще один шанс.

Съела бутерброд, допила кофе. Выглянула в окно. В сквере уже появились дворники. Шебаршили лопатами, соскабливали лед с дорожек. Опасливо озирались на мужчину. Тот раскачивался так, будто поставил перед собой цель развалить качели.

Может, он тоже проиграл войну?

Я разучилась спать в сентябре, когда началась война. Потом война закончилась, а моя бессонница – нет.

Убиваю ночное время, как могу. Пишу, перечитываю то, что любила раньше.

Не смогла, к моему расстройству, осилить «Триумфальную арку».

Каждой книге свое время.

Зато на всю жизнь запомнила ошеломительно прекрасное из «Трех товарищей»: «Небо было желтым, как латунь».

Небо. Было. Желтым. Как. Латунь.

В сквере ничего не изменилось: дворники, снег, мужчина. Может, это Олег Даль раскачивается на качелях, подумала я. Проводит свой последний отпуск в январе. Решила заварить вторую чашку кофе, но вместо этого натянула на пижаму куртку и влезла в ботинки. Пойду посмотрю, может, помощь нужна человеку.

Олег Даль оказался круглощекой девушкой. Сильно заплаканной: узкие щелочки глаз, вспухшие нос и губы. Все ясно: поругалась с парнем, ушла в чем была в морозную ночь, раскачивается назло своим придаткам на холодном ветру.