Молчание в подарок

Отец Миши Павлова приехал на Чукотку в конце тридцатых годов директором пушной фактории. Миша еще был слишком мал, чтобы помнить высокий прибой, на котором вельбот с приезжими влетел на берег и опрокинулся. Но зато он хорошо запомнил круглый сборный домик, мало отличающийся от окружающих яранг, стоящий на берегу и обложенный дерном до самой крыши. В нем были две квартиры. Одну, окна которой выходили на лагуну, занимали Павловы. Когда задувал ураган с юга, бывало, что стекла со звоном вдавливало внутрь, и ветер подхватывал белье, бумаги, куски меха. В такие дни Миша старался улизнуть из дому в вместе со своим другом Гономом отправиться на лагуну. Сгибаясь под ветром, ребята забирались на противоположный берег и оттуда, подставив ветру матерчатую камлейку, словно на парусах, мчались на санках с полозьями из расщепленных моржовых бивней. Санки смастерил Мише старик Рычып, живший в своей яранге рядом с круглым деревянным домиком. Старик славился мастерством и сделал русскому мальчику такие санки, каких ни у кого не было: деревянные планки были гладко обструганы и отполированы, а на костяных полозьях Рычып изобразил в картинках сказку о добром великане, который помогает охотникам преодолевать бурю и тяжелые льды.

Когда пришло время Мише идти в школу, в селении появились еще двое русских — девочка Римма Широкова и Володя Пенкин. И тогда Миша понял, что русский язык он едва-едва знает. Правда, он считал, что его родным языком является чукотский, на котором в селе говорили все, даже его родители. В школе учитель Иван Теркинто с улыбкой заметил Мише:

— Какой же ты русский, если русские слова произносишь так, будто ты чукча?

Мише был непонятен упрек учителя, но почему-то стало стыдно.

Он рассказал об этом дома.

Отец сказал:

— Не горюй, по-русски ты научишься быстро говорить. Верно, что он тебе родной язык. Но и чукотский тебе тоже родной, потому что первые свои слова ты сказал на нем…

И все же Миша Павлов решил про себя, что научится русскому языку так, что в будущем его никто не сможет больше попрекнуть. Через год он говорил уже не хуже своих русских сверстников — Риммы и Володи.

В остальном же его детство протекало так же, как и у его чукотских друзей. Он ходил на охоту. Зимой — на дрейфующий лед, пересекая припай напротив мыса Дежнева, на изрезанные разводьями движущиеся ледяные поля Берингова пролива. Весной — на утиную охоту к Пильхыну, проливу, соединяющему лагуну с морем, бил нерпу с ледяного берега. Летом на вельботе в открытом море гонялся за моржами, плывущими меж льдин, преследовал китов и белух, а поздней осенью крался с длинным копьем бить зверя на галечном пляже у кипящего прибоя.

От своих земляков он перенял неторопливость в разговоре, отличное знание примет погоды, выносливость и силу.

Но в школе рядом за партой сидела Римма Широкова, которая насмешливо и снисходительно посматривала, когда Миша дремал на уроках, возвратившись под утро после весенней утиной охоты на разломанном припае у Кэнискуна.

На переменах он рассказывал ей о долгом солнце, от которого трескалась кожа и слезились глаза, о блеске льда, о шорохе осыпающихся в воду кристаллов фирнового снега, о шуме тысячекрылых птичьих стай.

А девушка перебивала его, говоря о том, что на ее родине, в теплом и ласковом крае, уже цветут яблоневые сады, зеленеют травы, сеют хлеб и ветер из дальнего леса несет аромат весны и лесных трав… Миша чувствовал, что Римма старается пробудить в нем тоску по никогда не виданной родине, о которой у него даже не было воспоминаний. Иногда это ей удавалось, и Миша накидывался на книги, где описывалась природа русской земли, раздольные поля, леса, широкие реки, полные теплой, медленно текущей воды, волнующиеся поля пшеницы, разные крестьянские работы, так хорошо и любовно описанные писателями России.

В те годы Миша много читал Пушкина. И с каждым годом великий поэт становился ближе этому русскому мальчику, выросшему на Чукотке.

Перед самой войной в селении появился шеститомник Пушкина, прекрасное академическое издание, с обширными комментариями, с рисунками самого поэта, его автографами, с цветными репродукциями, проложенными тончайшей папиросной бумагой. Каждый раз, выдавая книгу для прочтения, учительница Зоя Герасимовна, на попечении которой находилась библиотека, строго предупреждала, чтобы не вырывали на курение папиросную бумагу, и демонстративно пересчитывала листы.

Пушкинские тома читали по очереди. И следующую книгу Миша Павлов получил уже тогда, когда от берегов ушел припай и Римма Широкова собралась уезжать на материк.

Ребята прощались на высоком мысе, возле маяка. Оттуда открывался вид на морской простор, на далеко выступающий в море Инчоунский мыс. Небо было чистое, большое и светло-голубое от обилия солнечного света. Миша молчал, а Римма, захлебываясь, все говорила и говорила о том, как она будет босиком гулять по луговой траве, спать на сеновале, ходить в лес за грибами, купаться в речке, в озере.