Молчание желтого песка. Смерть толкача

Суда, стоящие справа и слева от «Флеши», едва виднелись, окутанные серым пологом тумана.

Мрачное послание Мейера не сразу дошло до меня. Все остальные не торопясь продвигались к могиле, оставалось завершить лишь одно путешествие — мое. Потом где-то далеко я услышал шипение горящей резины и тяжелый глухой удар, сопровождающийся настоящей симфонией самых разнообразных звуков. Удар был смертельным — какой-то мчавшийся сломя голову болван нашел свой путь в устланный шелком ящик, возможно, прихватив с собой сидевшую рядом девушку и ничего не подозревавших пассажиров встречной машины. Несколько минут спустя я услышал вой сирен, потом он стих, как мне показалось, совсем рядом.

Хватит философствовать, Макги, подумай лучше о том, что тебя так беспокоит, — о роскошном будущем с богатой вдовой. Я поднялся в рубку и устроился за штурвалом, положив скрещенные ноги на приборную доску. Мы так подходим друг другу. Она умеет доставить мне удовольствие. Мне нравится её кожа, её запах и ритм её движений — вся она. Мы много смеемся. Нам нравится обнимать друг друга после того, как всё кончилось. Мы непристойно шутим. Она любит заниматься любовью, и мне всегда удается удовлетворить её. Стараясь отблагодарить меня, она прикладывает немалые усилия, чтобы сделать наши отношения разнообразными и интересными. Ну а дальше-то что?

Я подхожу к зеркалу, смотрю на свое обветренное лицо бродяги, и мои глаза кажутся мне пустыми, а уголки рта безнадежно опущенными, и лишь призрак грустной собачьей улыбки бродит по моим губам. В зеркале мой нос кажется слишком большим, а кожа — зернистой. И с моего лица не сходит жалкая собачья усмешка. Её запах льнет к моему телу. Возникает ощущение, будто сделал ещё одну отметку в бесконечном списке.

А если не чувствуешь себя ни хорошо, ни плохо? Просто ощущаешь, что дело сделано, и сделано вполне прилично, а позднее этот вялый кусок плоти снова начнет набухать, и тогда можно будет повторить всё снова, так же хорошо, как в прошлый раз, — с упорством, терпением, пониманием, напором и умением.

Разве занятия любовью хуже любого другого способа времяпрепровождения? Это поддерживает тонус, является полезным упражнением, а кроме того, два человека чувствуют себя после этого хорошо.

Если я не ухвачусь за эту возможность, рано или поздно кто-нибудь найдет быстрый и грязный способ раскроить мне череп. Мое время истекает. Так говорит Мейер, и в глубине души я, наверное, с ним согласен. Время истекает, а я всё ещё не готов покончить с этим. Постаревшие матадоры, выходившие на знаменитые арены против племенных быков, презирают маленькие провинциальные корриды, потому что знают: именно там их ждет смерть, и бык, чьи рога заставят вывалиться на песок их теплые внутренности, окажется жалким животным, не заслуживающим уважения. Жалким и бездарным, как Гарри Бролл.

Я вытащил из кармана ключ и нашел на приборном щитке отверстие для него. Это одна из привычек яхтсменов — включить зажигание, не заводя двигатель, только для того, чтобы проверить уровень топлива и аккумулятор. Наклонившись пониже, я прочитал в тусклом свете показания приборов.

Может быть, дело не в женщине — этой женщине. Или в том, что мое время проходит. Возможно, когда начинаешь думать о прошедших годах, понимаешь, что всё это время жил для собственного удовольствия, придумывая себе самые разнообразные оправдания, считая то, что делал, благородной миссией, — так бесстрашный рыцарь, исполненный сознания собственной значимости, мчится сломя голову навстречу огнедышащему дракону. Моя жизнь была посвящена тому, чтобы измываться над другими людьми ради достижения собственной выгоды. И меня совершенно не беспокоила несправедливость, с которой приходится сталкиваться большинству из нас. Нет, я, конечно, возмущался и говорил, что кто-то должен с этим бороться.

— Я говорил это по пути на пляж или в постель.

— Кто вспомнит, что ты жил на свете, Макги? Или пожалеет о тебе?

— Минутку! А что я, собственно, делаю? Придумываю лозунг, который понесу над головой во время какого-нибудь грандиозного парада? Парад — массовое мероприятие а я не привык бегать в стае. Я считаю, что толпа, вне зависимости от того, чем она занимается, является низшей формой живого организма, порождающей насилие. Я мог бы написать кое-что на своем плакате и пронести его в гордом одиночестве по пустым улицам.

«Да здравствует жизнь! Долой всяческое унижение! Оставьте всех в покое, чтобы они могли сами справиться со своими проблемами. Долой пластики! Прекратите загрязнять воздух! Любите любовь. Ненавидьте ненависть».

Я буду насвистывать и улыбаться девушкам, стоящим на тротуаре и глазеющим на придурка с плакатом. Разве я должен взять щетку и мыло и дочиста отмыть весь этот огромный грязный мир?

Если невозможно изменить всё, зачем пытаться изменить маленькую часть, Макги?

Ответ вспыхнул туманным предрассветным утром прямо у меня в голове — большая лампочка с сияющей нитью, вроде тех старинных штук, что висели в доме Эдисона.