Молчащие псы

В прозрачные утренние часы, когда солнце отгоняет туман, с Башни Птиц можно увидеть каждый уголок и услышать всякое слово. Перед лавками на главных улицах стоят ряды экипажей: кареты, фаэтоны, коляски, брички и обычные телеги, среди которых мечутся вспотевшие шпики, пытающиеся уловить обрывки ведущихся тихим голосом разговоров. Работа тяжка, ведь все разговаривают de publicis (здесь: на публике) о деловых сделках, заключенных в Петербурге, о ценах на зерно и о новейшей, привезенной из Парижа моде, но по привычке делают это голосами, приближающимися к шепоту. Могло бы показаться, что у этого города нет никаких забот, кроме сроков выплат по векселям, представляя собой хрустально спокойный образ глубочайшей провинции империи, если бы не безногий скрипач с улицы в Старом Месте, играющий у собора. Его высокие, жалостливые мелодии несутся далеко в ущельях улиц, сквозь ворота в крепостных укреплениях на чердаки новой застройки, окружающей город, и в другую сторону, к зеленым джунглям королевского сада. Иногда кто-то бросает мелкую монету, что ударяется в пустую металлическую миску, стоящую возле музыканта, вызывая протяжный барабанный стук. Из-под Замка доносится мерный стук сапог пунцовых охранников, что прибыли сюда сомкнутыми рядами из-за далеких рек. Тогда скрипач отрывает от щеки свой инструмент, ставит его под стенкой и начинает калечить спокойствие города криками, направленными в сторону проходящих мимо него дам и господ:

- Кладите-ка в эту миску свои сворованные гроши! Складывайте сюда свое воровство, вы – воры из воров! Окажите помощь солдату, который потерял ноги в бою за здоровье отчизны, и не осмеливайтесь быть безразличными к страданиям героя! Это к вам я обращаюсь, блядские бляди, что по ночам пачкаете себя с царскими офицерами! Кладите-ка сюда остатки своего стыда! Опуститесь на колени перед миской, поскольку это уже последний алтарь, пред которым вы можете купить себе чуточку божеской любви и бальзама на свою запаршивевшую совесть.

При звуке этих слов хорошо одетые мужчины, сменившие свои юношеские идеалы и горящие мечтания на влияния, банковские должности и доходные посты, а так же залитые пудрами, благовониями и тюлями женщины, опирающиеся на руках позолоченных и посеребренных эполетами и аксельбантами загорелых пришельцев с берегов Невы, ускоряют шаг и вжимают богато украшенные головы в плечи, словно желая сойти с пути свистящего бича.

Долго следил я за этим нищим, диясь тому, что даже полицейские испытывают в отношении него какое-то странное уважение и обходят его, словно прокаженного. Он казался мне неизменным, похожим на буфера, вросшие в стены домов. Но однажды случилось кое-что, что убрало его из городского пейзажа и вызвало, что теперь город и башня обращались друг к другу лишь глубокой тишиной.

Перед собором остановилась резная карета, одна из тех барочных шкатулок, в которых по городу передвигаются магнаты, в которых даже самое уродливое женское тело кажется драгоценным в шикарном сиянии жемчужин и изумрудов, режущих оголодавшие глаза. Сколько перстней и ожерелий, браслетов и колье необходимо, чтобы хотелось есть как усатая ведьма с остатками зубов жрет ванильное пирожное? У благородной дамы, которая, бросив на момент своего спутника, вышла из экипажа, губы устали на службе стольких улыбок и похоти, что пробуждали отвращение, а не влечение. Она подошла к уличному музыканту и, вопреки его ожиданиям, не бросила ему хотя бы монетку, но, раскорячившись над ним и взявши себя под бока, заорала на него, извергая поток слов, настолько гадких, что с ней не могла бы соперничать самая злая из варшавских перекупок:

- Ах ты засранец, из дерьма выползший, отец трахнул твою мать на соломе, когда у нас во дворце ему жопу бичом разукрасили, а ты приперся сюда горло драть?!...

И оглушила его лавиной ругани родом из борделя, плюнула в миску и прошла в собор, окунув перчатки в наполненной освященной водой ладони услужливого кавалера. Тем же днем нищий исчез, и улицы облегченно вздохнули.

ТОМАШ ГРАБКОВСКИЙ

Фрагмент разговора Грабковского с епископом Солтыком:

- Ваше преосвященство. Мне всего лишь хотелось бы узнать, не создали ли инквизицию для того, чтобы легализировать удовольствие при пытке ближнего или же...

Насмешки Грабковского, нацеленные в ксёндза Париса:

(когда в ходе экспедиции за сокровищем "молчащих псов" буря уничтожает лагерь):

- Похоже, что Божье могущество гораздо сильнее обращается к нам во время бури; Парис в этом разбирается, у него на небе имеются связи.

(когда один из участников похода оплакивает погибшего приятеля):

- Обратись к Парису, он верит в воскрешение мертвых и находится в постоянном контакте с Господом Богом, так что, возможно, ему удастся чего-нибудь ускорить.

(когда перед окончательным боем в врат пурпурного Сезама Парис вздымает глаза к небесам: "Да защитит нас Господь"):