Молчи (ЛП)

— Вот тогда-то они и забрали меня. Твари. Я поссорилась с родителями из-за окончания школы. Я хотела доучиться, а мама хотела, чтобы я стала домохозяйкой и хорошей матерью. Я потеряла самообладание. Кричала. Потом собрала сумку и ушла из дома. Я собиралась уехать всего на несколько часов. Хотела тем самым высказать свой протест. Но… — она замолчала.

Орион сама могла заполнить пробелы. Она и раньше слышала обрывки этой истории, все уродливые стороны, казалось бы, идеального воспитания Мэри Лу.

— Они не должны были поверить, что я просто ушла, — прошептала она, все еще не погасающая надежда проникала сквозь слова. — Они не могли. У Марибель не было матери. Она меня даже не знает. Я просто хочу, чтобы ты убедилась, что с ней все в порядке. Мне нужно это, Ри.

— Ты сама это сделаешь, — сказала Орион с уверенностью, в которую сама не до конца верила. — Ты сделаешь это, когда мы все уберемся отсюда. Ты меня слышишь?

Мэри Лу не ответила. Вместо этого она посмотрела на Орион с любовью, как мать смотрит на свою дочь, и, заправив прядь ее волос за ухо, улыбнулась своей ослепительной улыбкой.

Позже вечером они забрали Мэри Лу.

И больше она никогда не возвращалась.

Комната для допросов снова сфокусировалась, флуоресцентный свет над головой затопил чувства Орион.

Она не знала, как долго была заперта в этом воспоминании. Психотерапевт сказала, что воспоминания были симптомом посттравматического расстройства. Но это не было похоже на воспоминание. Как будто кто-то выхватил ее из этой комнаты и швырнул обратно в прошлое. Она все еще чувствовала зловоние Клетки. Ее ноги болели, а желудок протестовал от голода.

Ей потребовалось некоторое время, чтобы сориентироваться и напомнить себе, что ее желудок полон, на лодыжке ничего нет, что она свободна. Эрик терпеливо смотрел на нее. С пониманием.

Мэддокс проявлял беспокойство. Неужели он ждал, что она сломается? Развалится на части?

Орион отхлебнула кофе. Уже холодный. Вкус был отвратительный. Но ничто не было на вкус хуже ее прогорклых воспоминаний и сожаления, сдирающего кожу с языка.

— Я не могу сказать точно, сколько, — сказала она, тщательно подбирая слова и тон. Она не хотела жалостливого взгляда, не хотела, чтобы с ней обращались как с бомбой, которая вот-вот взорвется. — Но их было больше трех, — она судорожно сглотнула, думая о тех девушках.

Некоторые держались годами. Другие — всего лишь несколько дней. Орион пришла к пониманию, что жизнь была добрее к тем, кому дарила смерть. Она пришла к выводу, что именно ее фамилия и грехи в ее генах не давали ей умереть.

Она уставилась на Эрика.

— Как так получилось, что двое мужчин хоронили тела бесчисленных девушек на своем заднем дворе так, что никто этого даже не замечал? — она сформулировала вопрос как оружие, направленное на них. Она хотела указать на их вину, где только могла.

Орион почти ничего не помнила после того, как выбежала из дома. Она помнила мужчину, который был добрым, нежным. Но все равно пугал ее. Там были женщины. Люди, которые казались разумными и нормальными. Вот что пугало ее больше всего — насколько нормальной была улица, на которой стоял дом, в котором их держали. Сколько таких добрых, разумных людей было поблизости.

— Честно? — ответил Эрик. — Мы не знаем. Мы не понимаем, как это могло продолжаться так долго, чтобы никто не заметил. Единственное, что мы знаем, так это то, что весь район держался подальше от этого дома, и двое преступников хорошо заметали свои следы. Никто из соседей ничего не знал. Они не любил этих парней, но не подозревали их не в чем плохом.

Орион фыркнула.