«Молчи» (СИ)

— Ты боишься разочаровывать людей, так давай же я помогу тебе остаться в глазах окружающих достойным человеком? — Что значит в его понимании «достойный человек»? Этот вопрос канет в разуме, пока мое тело содрогается от колющей боли между ног. Взгляд грубеет, но люди слишком слепы. Они не видят, не понимают, когда пора сказать себе «стоп». Проглотить комок слов не выходит, но не нарушаю зрительного контакта даже тогда, когда учитель поддается вперед, аккуратно коснувшись, словно проверяя реакцию, моего плеча пальцами:

— Выбор за тобой, Харпер.

Чувствую его дыхание на кончике своего носа, ощущаю, как его ладонь сдавливает мое предплечье, торопя с ответом. И я мысленно не даю себе пощечин, так как мне надоело. Мне надоело винить себя в происходящем. Жертва не виновата в грехах других людей, она не обязана присуждать их себе, ведь со временем начнет думать, что оплошности окружающих — это ее рук дело. Жертва не виновата в том, что ее изнасиловали. Я только и делаю, что вижу в себе жертву, хоть и не хочу этого признавать. И я постоянно бью себя по рукам, ругая за эту жалость, и надеюсь, что завтра мне станет легче, что завтра мой мир изменится. Но оно не наступит, ведь каждый твой день — это и есть «завтра». Твое настоящее, это вчерашнее «завтра».

Я больше не хочу существовать так. Не хочу жить надеждой.

Надежда — это иллюзия, благодаря которой люди продолжают двигаться, встают каждое утро, заваривают кофе и спешат на работу.

Мне не нужна надежда. Мне не требуется «завтра».

Потому что отстаивать «себя», свою личность, свои права нужно сегодня, сейчас, в этот момент. И плевать, что моя психология будет противоречить правилам жизни, которым учат остальные. Мне нет дела до других людей. И я готова показать ту сторону себя, которую так тщательно скрываю. Если люди агрессивны и проявляют несправедливость по отношению к тебе, то почему я должна распинаться и подставлять вторую щеку?

Если Вас бьют, бейте в ответ намного сильнее.

Мои трясущиеся ладони поднимаются с колен. Одна лезет в задний карман джинсов, другая выше, на стол. Я никому не говорила, что начала носить его после той ночи, чтобы чувствовать себя защищенной. Прятала, боясь, что меня примут за ненормальную. Самой себе запрещала думать о его наличии.

— Так, что? — Донтекю неправильно воспринимает мое молчание, поэтому наклоняет голову вперед, видимо, уже вкушая победу. Он умеет управлять людьми, манипулировать их эмоциями и чувствами. И я не хочу стать одной из тех, над кем он в последствии начнет измываться для своего самоутверждения.

Резко привстаю со стула, впечатавшись ладонью ему в руку, и наклоняю голову, практически касаясь своим носом его щеки, а голос переходит на хриплый шепот, от которого у самой мурашками покрывается кожа:

— Да пошел ты, — и Донтекю не успевает нахмурить брови, как я сжимаю второй рукой резак для карандашей, и размахиваюсь, вонзая острие в деревянную поверхность рядом с локтем мужчины, вскочившего от неожиданности с места. Немного промахнулась.

Эту сторону себя я ненавижу открывать людям. Ведь она резко противоречит тем правилам, нравам и принципам, которым меня учит мать.

Я агрессивна.

И все мое тело дрожит не от страха, а от ослепляющего сознание гнева.

Учитель ударяется спиной о сзади стоящую парту, которая опрокидывается, создавая шум. Донтекю не может так быстро перескочить из состояния спокойного ликования на режим напряженного волнения. Он не видит во мне опасности. Никто не видит. Выхожу из-за стола, глотая воздух, затягивая в себя. Я боюсь терять контроль. Как-то в детстве я травмировала дорогого для меня человека, поэтому мне стоит следить за биением своего сердца, за потоком и фильтрацией мыслей.

— Ты чокнулась? — Злость разгорается не только во мне, но и в Донтекю, который явно не в восторге от моего сопротивления. Этот человек привык получать то, что хочет.

— Мне обвинить тебя в угрозе? — Мужчина продолжает попытки найти больную точку. Он облизывает губы, нервно переступая с ноги на ногу, а я качаю головой, сжимая резак пальцами:

— Это я вызову полицию, ты домогаешься, — рычу, не узнавая свой голос, и хмурю брови, нервно сглотнув, когда губы мужчины расплываются в улыбке:

— Но это ты угрожаешь моей жизни, а не я.

И до меня доходит. Сразу же.

Случаи, когда жертвы, спасаясь от насильников, убивали их. Таких людей сажают в тюрьму, ведь моральные принципы сего мира таковы: «Он тебя изнасиловал? Но не убил же». Вот и живи теперь с этим дерьмом, зная, что тебе не поможет даже государство.

Моргаю, делая шаги в сторону двери. Не свожу глаз с мужчины, который задевает меня тем, что спокойно прячет руки в карманы, встав в расслабленную позу:

— Бежишь, Харпер?

Рвано дышу, собирая в свой взгляд всю ту злость, что накопилась в груди:

— Сдохни, — держись, Мэй. — Сдохни, — руку с резаком завожу за спину, продолжая отступать. Ты не должна терять контроль. Не дай этому уроду вновь почувствовать власть над твоими эмоциями.