Мольер

«В этот день, после представления, в десять часов вечера, господни де Мольер умер у себя дома на улице Ришелье; играя свою роль в вышесказанной комедии о Мнимом больном, он почувствовал себя дурно по причине простуды и грудной горячки, которая вызвала у него столь сильный кашель, что, пытаясь отхаркаться с превеликим трудом, он порвал себе грудную жилу, после чего прожил не более половины или трех четвертей часа. Тело его погребено на кладбище Святого Иосифа, что примыкает к приходу Святого Евстахия. Могильный холм возвышается над землей на один фут».

Лагранж выводит своим старательным пером эти строки, а на полях по обыкновению рисует большой черный ромб и закрашивает его чернилами, чтобы сделать еще заметнее: это знак траура. Как чувствительна и горька будет эта утрата для труппы! Актеры Пале-Рояля теряют не просто руководителя, но лучшего своего друга, бескорыстного заступника.

Барон почитает за благо поспешить в Сен-Жермен к Людовику XIV и оповестить его о кончине Мольера. Его величество как будто взволнован и соблаговоляет этого не скрывать. Конечно, Мольер был «человек порядочный и с такими чувствами, какие редко встретишь у людей его происхождения», не говоря уж о «неизменной преданности, которую он питал к особе короля: он всегда старался угодить Его Величеству».

Однако на том беседа и кончается, а церковные власти, уведомленные Армандой, дают понять, что не позволят хоронить комедианта по обряду. Отказ бесчестящий — ведь, согласно тогдашнему Требнику (от 1654 года), в церковном погребении отказывается только «тем, кто ославлен, поруган и осрамлен прилюдно, каковы отлученные от церкви, блудницы, любодеи, комедианты, лихоимцы, колдуны», а также «язычникам, иудеям и всяким еретикам… отъявленным грешникам, умершим без покаяния».

Автору «Тартюфа» отказывают под тем предлогом, что он умер без покаяния. А ведь известно, что двое священников не захотели пойти на улицу Ришелье, а третий пришел слишком поздно; что Мольер умер с христианскими чувствами, а не как безбожник, — монахини-францисканки могут это засвидетельствовать. Конечно, доказать, что священники получили на то прямой приказ, невозможно. Но очевидно, что партия святош не сложила оружия. Не ее ли рук дело — появление пасквиля еще более гнусного, чем «Эломир-ипохондрик»? Этот пасквиль называется «Бурлескный ад», и Мольер в нем выведен под именем Бельфегора — зловещего языческого божества. Негодование парижан не знает пределов. «Либертин» Шапель, вне себя от горя, пишет яростную эпиграмму:

«В Париже всякий лезет вон из кожи:
«Комедиантам и овраг хорош.
Что? Их — на кладбище? Спаси нас боже!
Комедиантов хоронить не гоже!»
Но ведь тогда — подумай и поймешь —
Оставить следует на свалке тоже
Ломающих комедию святош». [227]

Каких бы упреков ни заслуживала Арманда в качестве супруги, как ни недостойна она была принадлежать великому человеку, нужно отдать ей справедливость: вдовой она стала примерной. Она отважно берется за перо и сочиняет прошение архиепископу Парижскому (с 1671 года это Франсуа де Арле де Шанвалон, известный своими любовными похождениями). Обри, муж Женевьевы Бежар, зять Арманды, скрепляет прошение своей подписью: