Молёное дитятко (сборник)

Боря проехал по деревне, зашел к соседям, у которых, он знал, была родня в России, предложил «подбросить». К вечеру туго набитый старыми и малыми «козел» доставил пассажиров к борту самолета и съездил во второй рейс — за Бориной семьей и Мишей, которого необходимо было показать в хорошей клинике в Москве. Так закончилась эта история.

Почти закончилась. Ведь сам-то Боря остался в своей «горячей точке». Он остался, потому что помнил о долгах: летчику-асу, бывшему Машиному мужу-боксеру, да и уральскому гиганту нефтехимии за шестьдесят тонн экспроприированного бензина. И русский доктор отправился через воюющую горную страну с заваленными снегом перевалами к морскому побережью, в мандариновые края, из которых очень трудно, но все же ходили поезда на север. Там он на оставшиеся бензиновые деньги купил пять «секций» мандаринов и покатил в мерцающем режиме, напоминающем пульс умирающего, в родные края — на Урал. Пару раз он пожалел, что отказался от станкового пулемета. И раз тридцать благодарил бога за то, что отказался. Он приехал в свой заваленный сугробами тихий город под Новый год и продал мандарины. А затем уже отправился за женой и детьми ко мне, в московский Хлебный переулок. В сумке, той самой, докторской, с которой Боря ходил к деревенским своим пациентам, он привез мандарины. Мы встретили Новый год.

Что было дальше? Карьера русского доктора для Бори закончилась. Он навсегда оставил свою профессию, как пришлось оставить свой любимый, главный в жизни, дом, как и Барсика, лучшего в мире пса.

Сейчас он живет в Торонто, в будни играет на бирже, а по воскресеньям — во дворе своего двухэтажного дома — в баскетбол с детьми и соседями. Дети учатся в колледже и говорят по-русски с изрядным акцентом. С Машей мы переписываемся по электронной почте. Недавно они завели собаку. Все забываю спросить, как ее зовут.

После войны (1996)

Он был из тех, кого сделала та война, локальная, в «горячей точке». Он не погиб на ней, но она его сделала. Он стал одним из тех зомби, что не боятся нажать на курок, потому что не видят разницы между жизнью и смертью, не видят границы. Они эту границу нарушили.

Оружия у него в тот раз не было, ни «макарова», ни «калашникова».

В тот раз у него была машина — красная «Лада»-«восьмерка», и в баке бензин, и еще канистра в багажнике, и он гонял по городу как ненормальный. Он знал, что у него не все в порядке с головой, но ему было до лампочки. Он был не один такой, и он это видел. По темнеющему городу, по разбитому асфальту пустынных улиц с оглушительным треском катались такие же, как он, многих он знал и знал, что у многих есть оружие.

Чего он хотел? Он не знал.

Но когда он увидел женщину, то решил, что хочет ее. Она была одна и трясла рукой, в надежде остановить машину.

Она уже полчаса стояла на этом углу со старым отцом Ники, который вышел, чтоб проводить ее, «усадить на такси». Он был крупный интеллигентный седоусый старик, к тому же многим известный в городе: когда-то возглавлял строительный трест. Он полагал — это поможет ей добраться до дому живой. Ведь даже бандиты, думал он, только сейчас стали бандитами, а раньше кем-то были, кем-то, кто мог знать его или его сына… Он не знал эту русскую, знал только, что у его сына есть знакомая на дальнем конце города, почти в «Африке» (так назывался самый дальний район). Уезжая в Германию, сын оставил ключ и сказал: «Если приедет русская (только не говори мне, что ты о ней не знаешь!), отдай ключ и помоги, чем сможешь». Кем была эта женщина его сыну? Когда она приехала за своим ключом, старик, увидав ее, подумал: «Нет, это не женщина Ники. А жаль». В общем, она понравилась старику, и он действительно хотел ей помочь. Проще всего было бы оставить ее ночевать у себя. Но она приехала только на день, чтоб забрать кое-какие бумаги. Завтра утром у нее был самолет обратно в Россию. Оставалось только «усадить на такси»… Какие уж тут такси!..

Они стояли на краю тротуара, у старика онемела и замерзла поднятая рука, стало смеркаться, но редкие машины, как сговорившись, неслись на сумасшедшей скорости, ни одна даже не замедлила ход. «С ума они все посходили!» — возмущался старик. И чувствовал, что говорит правду.

Сомнения не было, мир свихнулся. После того как президент бежал из бункера, лучше не сделалось. Становилось все хуже, и хуже, и хуже. Даже весна не принесла облегчения. Даже лето всего и позволило горожанам согреться, но не отдохнуть, не расслабиться, не наесться досыта, не придумать, чем и как жить. Все, кто погиб на войне, были похоронены, так что кладбища спустились с холмов и подступили к жилым кварталам. Все, кто мог уехать, — уехали. А кто не мог — затаились, легли на дно, или стали бандитами, или сошли с ума. Или все сразу…