Молись и кайся

Из колонок лился вибрирующий тенорок:

Здравствуй! Я так давно не был рядом с тобой.
Но то, что держит вместе детей декабря,
Заставляет меня прощаться с тем, что я знаю,
И мне никогда не уйти до тех пор, пока… 20

– Шифровка шпионская! – хмыкнул Авдеев.

Генка ринулась на защиту:

– Ты просто его не понимаешь!

– Ну хорошо, о чем эта песня? – поддержал друга Эсхил.

– А о чем детские воспоминания? Сны? О чем рассвет над рекой?

– Так все можно оправдать, – не согласился Петр.

– Не будем трогать Б. Г.21, – пацифистски предложила Генка. – Так ты, Христофор, значит, фильм про греков снимаешь?

– Угу, – причмокнул режиссер. – Сейчас в Геленджик собираюсь. Заодно и родственников повидаю, у меня ведь одна часть предков – выходцы из Константинополя, другая – из Понта. Все, спасаясь, в Россию бежали. Прадед по линии отца в конце девятнадцатого века приехал из Трапезунда с фамилией Кер-оглы, я вам рассказывал. До этого он криптохристианином был. Вопрос на засыпку: кто такие криптохристиане?

– Кажется, что-то подпольное, – зажмурил один глаз Петр.

– Эх ты, писатель! Почти все греки, жившие под гнетом турок, носили их имена и фамилии, но тайно исповедовали православие. Греков насильно заставляли ислам принимать, отбирали у родителей детей, убивали за вероисповедание. Но были и те, кто предпочли принять мученическую смерть, нежели отречься от веры.

«Начинаем греческую басню. Внимай, читатель, будешь доволен», – подмигнула Петру Бумагина.

– Ваша ирония, дорогие мои, тут неуместна, – бросил взгляд исподлобья Христофоридис. – Часто даже те современные люди, которые считают себя православными, думают, что святость – это предназначение свыше и что когда-то для святости были другие условия. А раз так, зачем стараться, ходить в храм, держать посты и не блудить? Для чего напрягаться, если святым все равно не станешь? Но я хочу показать, что святые такие же, как мы, и было это не так уж давно. А российские мученики, которые пострадали после революции! Они жили не в Византийской, а в Российской империи, но также становились криптохристианами, мучениками за веру Христову.

– Эс, руку на сердце – ты сам смог бы совершить подвиг во имя веры? – спросил Петр.

– Не знаю. Сейчас скажу – смог бы, а до дела дойдет…

Авдеев заметил, как Генка подавила зевоту.

– Брысь, Живро! – ободрилась она, когда вспрыгнувший на журнальный столик бомжеватый котенок начал обнюхивать сахарницу.

– Живро – это, наверное, какой-нибудь рокер французский? – предположил писатель.

– Живро значит «живу в России», – отчеканила Генка.

Петр усмехнулся:

– А ты не очень любишь Родину.

– Да, Пит, я не патриот и этого не скрываю! – По нарочито спокойному тону Бумагиной Авдеев догадался, что наступил на больное.

Генка закурила следующую сигарету, Христофоридис прикурил у нее, и в комнатушке сразу стало труднее дышать.

– Патриотизм – это ложь и фарс, – ответила Генка на вопросительный взгляд Эсхила. – Им прикрываются люди, неспособные мыслить и творить. – Она взяла со стеллажа цитатник для работников телевидения и радио, полистала его. – Вот: «Душа и суть того, что обычно понимают под патриотизмом, есть и всегда была моральная трусость»! Не кто-нибудь – Марк Твен сказал.

– Ты передергиваешь, – указательный палец Авдеева задвигался, как автомобильный «дворник». – В Америке тогда негров линчевали и гражданская война прошла, а самого Марка Твена цензуре подвергали, вот почему он так сказал.

– Нет, пиплы, как хотите, а патриотизм – такое же мракобесие, как и религиозность.

Эсхил посмотрел на Генку глазами строгого карточного короля:

– А что ты вообще знаешь о подлинной вере и о Боге, чтобы так говорить?

При слове «Бог» обычно добродушное Генкино лицо затвердело – схватилось, как бетон на морозе:

– Я уже знаю со слов Пита, что ты на православии завернулся.

– Да я просто хочу понять…

– Я не стесняюсь говорить об этом. В моей картине мира Бог совершенно не нужен, моя логическая система не допускает Его существования. Когда я говорю, что не верю в Него, то имею в виду прежде всего Бога как личность. Он же наказывает людей страшно! Но может ли Тот, Который есть любовь, устраивать такое? Любящий не станет подвергать мучениям тех, кого любит, ведь человек сотворен по образу и подобию Божию, следовательно, и Бог должен быть таким же. А если нет, значит, он в лучшем случае отстраненный наблюдатель-экспериментатор, и тогда факт наличия Бога для нас должен представлять не практический, а теоретический интерес, поскольку никакие наши действия не могут привести к тому, что в этой или в следующей жизни он поступит с нами по-другому.

– Но ведь и родители порют своих детей! – ополчился Христофоридис.

Генка нервно схватила полную окурков пепельницу, выкатилась за дверь и быстро вернулась: