Молить о Шрамах (ЛП)

Пульс стучит в голове, дыхание поверхностное. Я моргаю, пытаясь увидеть его.

Моего брата.

Не моего брата.

Джеремайю.

— Сид, — кричит он, его голос хриплый.

Я не знаю, сколько сейчас времени. Я не знаю, какой сегодня день. Нас кормят два раза в день, это черствый хлеб и красное вино. Причастие.

Три раза в день нас выводят облегчиться. Я не смогла определить время по нерегулярным интервалам, через которые вооруженные охранники приходят, чтобы проводить нас в туалеты через темный коридор в этом подвале.

— Джеремайя? — отвечаю я, но в горле у меня так сухо, что я не знаю, услышал ли он меня. Если вообще это слово прозвучало. Я чувствую себя немного бредово, но я осознаю, где нахожусь. Я знаю, что Джеремайя в цепях в своей камере, а я нет.

Мне дана эта маленькая свобода.

Я знаю, кто поместил меня сюда. Кто поместил нас обоих сюда.

Я видела его, ждущего в тени, со скрещенными руками, когда его голубые глаза смотрят на меня, не говоря ни слова. Я кричала на него, умоляла его. Просила его избавить меня от моих гребаных страданий.

Он так и не сказал ни слова.

— Я люблю тебя.

Я закрываю глаза, сильно прижимаю к ним ладони. Я знаю, почему Джеремайя так часто говорил это. Почему он говорил мне это каждый день. Каждый день? Каждые несколько часов? Я больше не знаю времени.

Но я все еще знаю, почему он это говорит. Потому что мы умрем в этой церкви.

Все потому, что я позволила Люциферу трахнуть меня в клубе. Потому что я доверяла ему, даже когда знала, что не должна. Какая-то маленькая часть меня держалась за эту надежду. Его слова, на то, что я его.

— Я тоже тебя люблю, — шепчу я брату.

После этого он больше не говорит.

Меня пробуждает от беспробудного сна поток яркого света за моими веками, настолько яркого, что в течение минуты я не могу открыть глаза.

Я закрываю их руками, смотрю сквозь пальцы, сведя брови, пытаясь понять, что я вижу.

Мужчина, высокий и худой, одетый в черный костюм, идет по узкой дорожке между моей камерой и камерой Джеремайи. Я не могу оторвать от него глаз, пока он приближается, хотя вижу, что камера Джеремайи пуста.

Пуста, если не считать красной, липкой лужи.

Мое сердце падает в желудок, и я сглатываю, отводя руки от лица. Но я не смотрю на кровь. Я смотрю на мужчину.

Он скрещивает руки, и я вижу на его пальце серебряное кольцо со змеей, изогнутое в виде шестерки. Он опускает подбородок и смотрит на меня глазами, которые являются зеркальным отражением глаз Люцифера.

Лазарь Маликов.

Его губы растягиваются в улыбке. Ему, наверное, около сорока, но он так же красив, как и его сын. Такой же красивый и, наверное, такой же жестокий. В этой улыбке нет тепла.

— Сид Рейн, — тихо шепчет он мне. Он вздыхает. — Похоже, мой сын решил пропустить твою жертву, — он закатывает глаза, ресницы трепещут, когда он тихонько говорит. — Неудивительно, правда, — он приседает, так что мы оказываемся почти на уровне глаз, и смотрит на меня сквозь решетку. — Но я уверен, что ты уже знаешь об этом? — он качает головой, и это так напоминает мне Люцифера, что я впиваюсь ногтями в ладони, достаточно сильно, чтобы пустить кровь. — Что если я буду рассчитывать на своего сына в чем-либо, это приведет лишь к разочарованию.

Он смотрит на меня с минуту, пробегая глазами по моему телу, по свободной серой рубашке, в которую я одета, по мешковатым треникам.

— Под всей этой одеждой ты, вероятно, такая же крепкая, как и тогда, когда я впервые притащил тебя сюда, — замечает он, его голос отдален, как будто он разговаривает сам с собой. — Может быть, я мог бы… — он прерывается, затем его глаза снова переходят на мои. Он снова улыбается и качает головой. — Нет. Так не пойдет. У тебя большой гребаный рот, Сид Рейн.

Затем он встает на ноги и отворачивается, не говоря больше ни слова.

— Подожди! — я зову его, мой голос трещит. Медленно встаю, делаю один шаткий шаг за другим, пока не дохожу до железных прутьев своей камеры. — Куда ты идешь?

Не оставляй меня здесь. Больше не оставляй.

Он не оглядывается, говоря: — Увидишь.

И затем он идет вверх по лестнице, ведущей из подвала.

Я сжимаю пальцами холодные железные прутья, прислоняюсь к ним лбом. Через секунду по лестнице раздаются шаги, и я затаиваю дыхание в ожидании.

Появляется человек, одетый во все черное, с пистолетом на бедре. У него тусклые карие глаза и бритая голова. Хотя он совсем на него не похож, своим поведением он напоминает мне Кристофа.

Он подходит к моей камере, достает ключи из заднего кармана.

Его глаза фиксируются на моих.

— Не делай глупостей, ладно? — спрашивает он меня, улыбаясь. — Они уже собираются похоронить тебя. Они не будут возражать, если я сломаю тебя первым.

Он вставляет ключ в замок, поворачивает его, убирает ключи в карман, а затем открывает мою дверь.

Я не двигаюсь.

Он заходит внутрь, крепко хватает меня за руку и выдергивает из камеры.

Даже если бы я захотела, я не смогла бы сопротивляться. Мой желудок урчит, пока мы идем, мои шаги вялые. Я слишком устала. Слишком голодна. Я провожу сухим языком по потрескавшимся губам.

Слишком хочу пить.