Молитесь за меня (СИ)

- Думаешь, что я серый, не пойму? Не бойся, докажи, что я не прав. Было видно, что мужик заводится не на шутку. Мне же меньше всего и именно здесь хотелось говорить о поэзии. Я попытался немного успокоить его:

- Причем здесь серый?

- Вот видишь, - победно улыбнулся он. - Вроде образованный, а объяснить мне, малограмотному, не можешь.

И тут меня взяла такая досада, которой не было даже сегодняшним вечером в деревне, когда мне везде отказали в ночлеге. Совершенно неожиданно для себя я взял со стола бутылку, налил все, что там оставалось, в Славкин стакан - и одним залпом осушил его. Вячеслав одобрительно крякнул и протянул мне большой кусок сала. Я же, словно не замечая его, повторил движение Дмитрия: отщипнул несколько крошек хлеба, затем поднялся и отошел к противоположному окну - теперь я мог видеть только спину Дмитрия и, глядя на его фуфайку, стал читать: Я уеду из этой деревни...

Будет льдом покрываться река, Будут ночью поскрипывать двери,

Будет грязь на дворе глубока.

Я читал, а голос был словно чужой, он звучал как-то со стороны: Мать придет и уснет без улыбки...

И в затерянном сером краю В эту ночь у берестяной зыбки

Ты оплачешь измену мою.

Дмитрий медленно оглянулся и посмотрел на меня. Усмешка сползла с его лица, рука перестала катать катышек по столу.

Так зачем же, прищурив ресницы, У глухого болотного пня

Спелой клюквой, как добрую птицу Ты с ладони кормила меня.

Слышишь, ветер шумит по сараю? Слышишь, дочка смеется во сне?

Может, ангелы с нею играют И под небо уносятся с ней...

Не грусти на знобящем причале, Парохода весною не жди!

Лучше выпьем давай на прощанье За недолгую нежность в груди.

Мы с тобою как разные птицы, Что ж нам ждать на чужом берегу?

Может быть, я смогу возвратиться, Может быть, никогда не смогу...

Но однажды, я вспомню про клюкву, Про любовь твою в сером краю

И пошлю вам чудесную куклу, Как последнюю сказку свою.

Чтобы девочка, куклу качая, Никогда не сидела одна.

- Мама, мамочка! Кукла какая! И мигает, и плачет она...

Наступила тишина. Мне стало стыдно и своего порыва, и своего чтения. Когда стало казаться, что эта гнетущая тишина никогда не кончится, Дмитрий глухо произнес:

- Про меня... про меня это. Скажите, кто?

- Что, кто? - сразу не понял я.

- Стихи эти написал.

- Рубцов. Николай Рубцов.

Вячеслав сразу же вставил:

- Сразу видно, наш, деревенский.

На этот раз Дмитрий снисходительно отнесся к его реплике и тоже захотел узнать про Рубцова.

- Рубцов этот... живой?

- Нет, погиб лет двадцать назад.

- По пьяному делу?

- Да, говорят.

- Послушай, редко прошу, уважь: прочти мне еще разок этот стих.

- Извини, я спать очень хочу, устал, - я говорил ему правду. Он как-то неожиданно засуетился и заговорил со мной так, будто только что увидел меня:

- Извини, ты же небось весь день шел? Отдыхай. Только, - Дмитрий вдруг застеснялся, - ты же журналист, писать привычный, спиши мне про клюкву, а? Я выполни его просьбу, и это было последнее, что я мог сделать. Через минуту я уже спал богатырским сном. Когда я проснулся, на часах было девять утра. На столе стояла трех литровая банка молока, налитая доверху и краюха домашнего хлеба. На клочке газеты, прикрывавшем банку, было написано: "Витя спи сколь влезет. Молоко выпивай всю. Ключ положи под порожком. А лучше на денек оставайся".

Позавтракав, я отправился в дорогу. Старательно всматривался по сторонам, но стадо и пастухов так и не увидел. А жаль, так хотелось проситься с этими добрыми людьми...

И теперь, спустя годы, стоит мне открыть томик Рубцова, я вспоминаю тот вечер в полуразрушенном домике, затерявшемся в полях между Суздалем и Юрьевом Польским, вспоминаю пастухов, приютивших меня. И еще я обязательно перечитываю чудесное стихотворение Николая Рубцова "Добрый Филя" - о пастухе, живущем в глуши. Только последние его строки я, словно разговаривая с Дмитрием и Вячеславом, читаю немного по-другому:

- Мир такой справедливый, Даже нечего крыть...

- Димка! Что молчаливый?

А о чем говорить?

Реквием дождя.

1