Молитва козодоя

Софья Бекас Молитва козодоя

В одном лесу жил когда-то козодой. Вы не знаете, кто такой козодой? Это небольшая птичка навроде кукушки, только чуть меньше, пёстрая, коричневая и с широким «лягушачьим» ртом. Если он будет неподвижно сидеть где-нибудь на земле рядом с Вами, Вы его и не заметите, а вот он Вас, поверьте, не пропустит. И помолится за Вас, обязательно помолится, будьте уверены.

Он пришёл к козодою до рассвета, когда звёзды, пусть уже тусклые и слабые, ещё были видны на небе. Он и сам не знал, чего он хотел, но козодой молился в зарослях маквиса под его окнами чуть ли не каждую ночь, и его монотонная песня, навевавшая безотчётную тоску, мешала ему уснуть. Ночь была тихая, тёмная и холодная – тихая, конечно, если не учитывать однообразную молитву козодоя.

Когда гравий зашуршал под его ногами, козодой тут же смолк и притаился где-то между частыми стеблями низкорослого кустарника, прижавшись всем телом к земле, и, если бы он не молился здесь в самые поздние часы каждый вечер, никто, даже собака с самым острым нюхом, не догадался бы, что козодой сидит здесь, в маквисе, под самым его носом. Но он знал, что козодой там, а потому уверенно остановился прямо напротив кустов и осторожно опустился на одно колено.

– Друг мой, – сказал он, обращаясь к маквису. – Молитва – дело святое, благородное и полезное, но ты не мог бы молиться в другое время? Сейчас уже поздно, все хотят спать, и я в том числе. Скоро встанет солнце, так помолись, когда его лучи осветят твои перья, или вечером, когда оно попрощается с тобой на закате. А сейчас я был бы не прочь вздремнуть часок-другой.

Козодой пугливо втянул голову и слабо сверкнул в темноте большими масляными глазами.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Я помолюсь за твой крепкий сон.

– Нет, ты не понял, – он покачал головой из стороны в сторону и усмехнулся. – Я не могу уснуть из-за твоей молитвы, которая, да простят меня боги мира сего, раздражает в столь поздний час. Молись в другом месте, не знаю… В лесу или на берегу моря.

– Хорошо, – снова сказал козодой. – Завтра ночью ты не услышишь меня, но не ропщи, если когда-нибудь я вдруг снова окажусь в маквисе под твоими окнами, ведь не ты один просишь спокойный сон, – козодой усмехнулся каким-то своим мыслям, а потом добавил: – Без моей назойливой песни.

– А о чём ты всё время молишься, если не секрет? – с любопытством спросил он, полностью опустившись на землю и сложив ноги по-турецки. Козодой задумался, и на мгновение луна блеснула в его больших, тёмных, как будто масляных, глазах.

– Да много за что есть помолиться, – ответил козодой. – За что и за кого.

– Ну например?

Козодой опять задумался.

– Приходило ко мне двенадцать учеников одного учителя. Одиннадцать попросило помолиться за учителя, двенадцатый – за себя. Три раза он приходил ко мне… А он грешником был, и бремя на его плечах лежало тяжёлое: мне такое поднять к небу было трудно. Первый раз я за него помолился, второй помолился, третий не стал.

– Что же он сделал?

– Да много чего, – пожал плечами козодой, чуть придвигаясь вперёд. В высокой траве по соседству заскрипела цикада, и он невольно усмехнулся, ведь её песня была так похожа на молитву козодоя. – Я помню, как он пришёл ко мне… Было страшно…

– Почему?

– А кому не страшно, когда к тебе приходит убийца?

***

Ночь была на редкость тёмная и мрачная: ни луны, ни звёзд – никакого света, только огни деревни мигали внизу, под утёсом, на морском берегу. Холодный, зимний, влажный ветер, смешанный с дождём и морскими брызгами, бился и плевался в необъяснимой ярости, расшатывал старенькие беленькие домики и набрасывался на крутой берег.

Козодой, по своему обыкновению, приютился в зарослях маквиса на окраине леса. В прошлую грозу молния попала в сосну, и теперь её одинокое тело покоилось среди своих бывших собратьев, постепенно сливаясь с землёй, а острый пень, как надломленная спичка, торчал посреди леса, невольно привлекая к себе внимание. Козодой и расположился здесь: на окраине бора, в сухой колючей поросли маквиса, между остроконечным пнём и упавшим стволом сосны. Прошлой ночью его прогнали с насиженного места, и это поваленное дерево должно было стать его приютом на ближайшие несколько дней, а то и недель – если, конечно, повезёт.

Козодой уже было начал молиться, даже успел поблагодарить Бога за очередной прожитый день – а если быть точным, прожитую ночь, – как вдруг позади него под чьими-то тяжёлыми шагами затрещали ветки. Козодой мгновенно смолк и прижался всем телом к земле: он знал, что его не видно, и, не будь у него привычки молиться, никто и никогда не нашёл бы его, но человек, вышедший откуда-то из самой глубины леса, замерев на секунду и внимательно осмотрев кусты, пошёл к упавшей сосне, прямо туда, где сидел козодой.

– Я знаю, что ты там. Я тебя слышал, – сказал грубовато человек и опустился на поваленное дерево рядом с козодоем. – Можешь не прятаться.