Молитва козодоя

— Если вдруг захочешь задержаться — оставайся, — сказал он и положил руки в карманы. Гравий заскрежетал под его ногами.

— Помолиться за тебя? — спросил козодой, когда он уже собирался уходить.

— Не надо, — хмыкнул он, гоняя мыском маленький камешек гравия. — Сам говорил, что молиться за себя — дело неблагородное и неблагодарное. Мне как-то совестно что-то выпрашивать у Бога. Для кого-то — другой разговор… Я… Это… — он задумчиво пожевал губы и потупил взгляд. — Я сам справлюсь. Мне чужой помощи в жизни не надо, пусть даже от Бога, а вот после смерти не откажусь, уж больно неизвестно и незнакомо там всё. Ты молодец, козодой… Дело твоё правое.

И он ушёл обратно, туда, откуда пришёл, в свой дом, светящийся белыми стенами в темноте ночи, под окнами которого рос низенький колючий маквис и молился козодой. Небо на востоке уже немного позеленело, предвещая скорый приход нового дня, но звёзды засияли на удивление ярко, словно хотели заявить о себе на последок перед тем, как они исчезнут под напором солнца. Прожорливая цикада трещала в траве по соседству совершенно громко и бессовестно, но никто не просил её замолчать, хотя в её песне не было никакого смысла. Утренний час, тёмный, как уголь, и мягкий, как бархат, опускался на студёную, продрогшую землю.

И хоть бы кто помолился за козодоя.