Молитва об Оуэне Мини

Даже лето 64-го года выдалось скучным, если не считать того, что наконец изготовили Марию Магдалину. Ее водрузили во дворе школы Святого Михаила на сооруженном Оуэном Мини гигантских габаритов пьедестале — через два с лишним года после нападения на ее предшественницу.

— ТЫ ТАКОЙ НЕНАБЛЮДАТЕЛЬНЫЙ, — сказал мне Оуэн. — «ВРАТАРИХИ» НЕ БЫЛО В ВОРОТАХ ДВА ГОДА, А ТЫ ДАЖЕ НЕ ЗАМЕТИЛ!

Зато сразу заметил, что он все же уговорил отца Финдли убрать ворота. Побеленная каменная арка исчезла; исчезла и нужда в побелке. Новая Мария Магдалина была серого цвета, цвета гранитного надгробия, — этот цвет Оуэн Мини называл ЕСТЕСТВЕННЫМ. Выражение ее лица, серого, как и вся скульптура, казалось грустным, почти виноватым; а ее руки теперь не простирались в демонстративной мольбе — вместо этого Мария сложила их на своей едва заметной груди; ладони лишь слегка выглядывали из рукавов бесформенного балахона, окутывавшего ее тело до самого пола, так что виднелись лишь маленькие босые ступни серого цвета. В целом Мария выглядела слишком скромной для бывшей проститутки — и слишком сдержанной в своих жестах для святой. Однако в ее облике сквозила некая уступчивость; с ней, казалось, так же легко можно поладить, как с моей мамой.

Пьедестал, на который ее водрузил Оуэн, в отличие от шероховатой поверхности скульптуры (гранитные статуи никогда не получаются такими же гладкими, как мраморные), был отполирован до блеска. Оуэн так виртуозно поработал алмазным диском, что создавалось странное впечатление — Мария Магдалина то ли стоит на своей могиле, то ли выходит из нее.

— НУ И КАК ВАМ? — спросил Оуэн нас с Хестер. — ОТЦУ ФИНДЛИ ОЧЕНЬ ПОНРАВИЛОСЬ.

— Жуть, — откликнулась Хестер, — просто жуть. Смерть и смерть без конца — у тебя все одно на уме, Оуэн.

— ХЕСТЕР ТАКАЯ ВПЕЧАТЛИТЕЛЬНАЯ, — заметил Оуэн.

— Мне кажется, это лучше, чем то, что было, — осторожно отважился я.

— НИКАКОГО СРАВНЕНИЯ! — воскликнул Оуэн Мини.

— Мне нравится пьедестал, — продолжал я. — Похоже, как будто бы она… ну, ты понимаешь… как будто бы она поднимается из собственной могилы.

Оуэн энергично закивал головой.

— У ТЕБЯ ХОРОШИЙ ГЛАЗ, — сказал он. — Я КАК РАЗ И ХОТЕЛ, ЧТОБЫ ПОЛУЧИЛОСЬ ТАКОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ. ЭТО ВЕДЬ И ОЗНАЧАЕТ БЫТЬ СВЯТЫМ, РАЗВЕ НЕТ? СВЯТОЙ ДОЛЖЕН БЫТЬ СИМВОЛОМ БЕССМЕРТИЯ!

—Дерьмо собачье! — выругалась Хестер. Для нее этот год тоже прошел скучно; так вот и вышло, что она, выпускница университета, по-прежнему жила в своей неопрятной квартирке в университетском городке и по-прежнему работала официанткой в устричном баре не то в Киттери, не то Портсмуте. Я в этом баре ни разу не ужинал, но, по словам Оуэна, там очень приятно — прямо в гавани, в зале повсюду всякие морские причиндалы (в оформлении зала, например, преобладали плетеные крабовые ловушки, буи, якоря, швартовы и все такое прочее). Беда в том, что сама Хестер терпеть не могла крабов и креветок — она называла их морскими гадами и каждый вечер мыла голову лимонным соком, потому что от волос, ей казалось, несет рыбой.

Я думаю, то, что Оуэн стал хуже учиться, отчасти объяснялось ее работой в поздние часы (она обслуживала столики только по вечерам); он часто приезжал за ней после смены на машине, а работала она, по-моему, почти каждый вечер. Хестер имела водительские права и собственный автомобиль — на самом деле это был старый Ноев «шевроле» 57-го года, — но она терпеть не могла водить машину. Должно быть, отчасти потому, что дядя Алфред и тетя Марта подарили ей подержанную машину. Оуэн считал, что этот «шевроле» в лучшем состоянии, чем его красный пикап; но Хестер-то знала, что, даже когда родители подарили «шевроле» Ною, он уже был не новым, а ведь Ной потом отдал его Саймону, а Саймон, до того как машина перешла к сестре, угодил на ней в небольшую аварию.

Забирая Хестер с работы, Оуэн Мини редко добирался до ее дома раньше часа ночи; а Хестер после смены бывала до того взвинчена, что просто не могла уснуть раньше двух: сперва она мыла голову, отчего всякий сон проходил, а потом обязательно жаловалась. Ее часто обижали; иногда это был клиент, который пытался ее закадрить, а получив отказ, оставлял какие-то вшивые чаевые. А все остальные официантки пребывали, как выражалась Хестер, «в прискорбном неведении»; о чем там они должны были ведать, Хестер не говорила, но выходило так, что они тоже часто обижали ее. И если Оуэн Мини не оставался ночевать в Дареме — если он возвращался на машине в Грейвсенд, — то иногда ложился спать в четвертом часу ночи.

Хестер отсыпалась по утрам; а вот Оуэн уходил на занятия или, если дело происходило летом, очень рано начинал работать в карьере. Иногда он казался мне изможденным стариком — женатым изможденным стариком. Я пробовал было надавить на него, чтобы он хоть чуть-чуть приналег на учебу, но он все чаще говорил об университете — «он скоро закончится».

— КОГДА ВСЕ ЭТО ЗАКОНЧИТСЯ, — говорил он, — МЕНЯ ЖДЕТ ДЕЙСТВИТЕЛЬНАЯ СЛУЖБА, И Я НЕ ХОЧУ ВСЕ ВРЕМЯ ПРОСИДЕТЬ В ШТАБЕ ЗА СТОЛОМ — КОМУ ОХОТА ИДТИ СЛУЖИТЬ В АРМИЮ, ЧТОБЫ ПЕРЕБИРАТЬ БУМАЖКИ?