Молитва об Оуэне Мини

Даулинги тоже пришли; они не стали использовать это событие, чтобы в очередной раз бросить всем вызов сменой половых ролей. Они так никогда и не обзавелись детьми, что, вероятно, даже и к лучшему. Пришел и Ларри О'Дэй, торговый агент «Шевроле»; он играл Боба Крэтчита в «Рождественской песни» в том самом достопамятном году, когда Оуэн Мини играл Духа Будущих Святок Вместе с отцом пришла и его бойкая дочь, Кэролайн О'Дэй; она сидела рядом со своей вечной подружкой, Морин Эрли, которая дважды обмочилась, глядя, как Оуэн Мини показывает Скруджу его будущее; та самая Кэролайн, что упорно отвергала мои ухаживания вне зависимости от своих нарядов — как в форменном платье школы Святого Михаила, так и в другой одежде. Пришел даже мистер Кенмор, мясник нашего местного отделения «Эй-Пи», вместе с миссис Кенмор и сыном Донни, — фанаты бейсбола, не пропустившие ни одной игры в Малой лиге. Да, все они пришли — даже мистер Моррисон, трусливый почтарь, даже он явился! Присутствовал и новый директор Грейвсендской академии; он никогда не был знаком с Оуэном Мини и все же пришел сюда — вероятно, отдавая себе отчет, что никогда не стал бы новым директором, если бы Оуэн Мини, проиграв сражение, не выиграл войну с Рэнди Уайтом. И будь жив старый Арчи Торндайк, я точно знаю, он бы тоже пришел.

Бринкер-Смитов не было; я уверен, они бы тоже пришли, если бы не уехали обратно в Англию, — их неприятие войны во Вьетнаме оказалось столь непримиримым, что они не захотели, чтобы их двойняшки были американцами. Но где бы ни находились Бринкер-Смиты, я надеялся, что они любят друг друга так же страстно, как когда-то любили друг друга на всех этажах, во всех кроватях Уотерхаус-Холла.

И наш старый друг, слабоумный вахтер из спортзала Грейвсендской академии — тот самый, что преданно засекал нам время «броска», тот самый, что стал свидетелем, как мы впервые всадили мяч в корзину быстрее трех секунд, — тоже пришел выразить свое почтение маленькому Шляпмейстеру.

Потом за дыркой, пробитой в витражном стекле бейсбольным мячом, проплыло облако; золотая медаль Оуэна слегка померкла. Моя бабушка, дрожа, взяла меня за руку, когда мы все поднялись, чтобы присоединиться к гимну, — и нечаянно больно сжала обрубок моего пальца. Как только полковник Айгер и молоденький первый лейтенант подошли по центральному проходу к гробу, почетный караул застыл по стойке «смирно». Мы запели тот самый гимн, который пели на утреннем собрании, когда Оуэн Мини прикрутил болтами к трибуне сцены Большого зала обезглавленную и безрукую Марию Магдалину.

Господень Сын, сквозь огонь и дым
Ты снова идешь на бой.
Кровавое знамя над войском твоим,
Но кто идет за тобой?
Лишь тот, кто скорбную чашу пьет,
Поправши и страх и боль,
Кто ведает гнет,
Кто крест свой несет,
Кто утирает кровавый пот —
Лишь тот идет за тобой.

К «Ритуалу погребения усопших» в Книге общей молитвы есть примечание применительно к обиходу епископальной церкви. Это в высшей мере разумное примечание. «Заупокойное богослужение — сродни пасхальному, — говорится в нем. — Полное свое значение оно приобретает в связи с воскресением. Поскольку Иисус воскрес из мертвых, мы все тоже воскреснем. Поэтому служба отмечена радостью. Эта радость, однако, не означает, что человеческое горе противно христианскому духу», — заключает примечание. Итак, мы во все горло распевали для Оуэна Мини — оттого что «служба по усопшему отмечена радостью» и оттого что наше «человеческое горе» не «противно христианскому духу». Пропев гимн от начала до конца, мы сели и подняли глаза — за кафедрой уже стоял преподобный Льюис Меррил.

— «Иисус сказал… Я есмь воскресение и жизнь», — начал мой отец. В его голосе звучала небывалая, неслыханная до сих пор мощь и уверенность, и скорбящие это заметили. Прихожане обратили к нему все свое внимание. Разумеется, я знал, что в нем изменилось: он снова обрел утраченную веру — в его голосе звучала абсолютная вера в каждое произнесенное им слово, и потому он совсем не заикался.

Временами отрываясь от Книги общей молитвы, он жестикулировал так, что становился похож на пловца, отрабатывающего движения брасса, и пальцы его правой руки иногда пересекались с лучом света, что проникал через дырку от бейсбольного мяча в витражном стекле, отчего медаль Оуэна Мини то и дело мерцала.

— «Дух Господа Бога на Мне, ибо Господь помазал Меня благовествовать нищим, — читал нам пастор Меррил, — послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, — восклицал мистер Меррил без тени сомнения в голосе; его сомнения начисто исчезли, они ушли навсегда! Он едва успевал переводить дыхание: — …утешить всех сетующих», — провозгласил он.