Молитва об Оуэне Мини

— ТЫ МОЙ ЛУЧШИЙ ДРУГ, — сказал Оуэн Мини; его голос как-то дрогнул. Я решил, что помеха на линии. Плохая связь, подумал я.

В тот день приняли закон, по которому осквернение флага США стало считаться государственным преступлением. Ночь 5 июля 1968 года Оуэн Мини провел в Окленде, штат Калифорния, где его поместили в казарме для холостых офицеров. Утром 6 июля Оуэн покинул казарму Оклендской учебно-запасной войсковой части, сделав в своем дневнике следующую запись: «ПРИЗЫВНИКАМ, ПРЕДНАЗНАЧЕННЫМ К ОТПРАВКЕ ВО ВЬЕТНАМ, ПРИКАЗЫВАЮТ ПОСТРОИТЬСЯ У ДВЕРИ, ГДЕ ИМ ВЫДАЮТ КАМУФЛЯЖНУЮ ФОРМУ И ПРОЧЕЕ БАРАХЛО. ПЕРЕД ОТЛЕТОМ НОВОБРАНЦЕВ КОРМЯТ ОБЕДОМ С БИФШТЕКСОМ. Я БЫВАЛ ЗДЕСЬ И ВИДЕЛ ВСЕ ЭТО УЖЕ СТОЛЬКО РАЗ: БРУСЬЯ, ПОДЪЕМНЫЕ КРАНЫ, ЖЕСТЯНЫЕ КРЫШИ СКЛАДОВ, ЧАЙКИ, ПАРЯЩИЕ НАД АНГАРАМИ — И ВСЕ ЭТИ НОВОБРАНЦЫ, КОТОРЫХ ОТПРАВЛЯЮТ ЗА ОКЕАН, И ПРИБЫВАЮЩИЕ ДОМОЙ ТЕЛА. НА ТРОТУАРАХ ВЕЗДЕ СТОЯТ ЗЕЛЕНЫЕ ВЕЩМЕШКИ. ИНТЕРЕСНО, ЗНАЮТ ЭТИ НОВОБРАНЦЫ, ЧТО НАХОДИТСЯ В СЕРЫХ ФАНЕРНЫХ ЯЩИКАХ?»

Оуэн отметил в дневнике, что ему, как обычно, выдали треугольную картонную коробку, в которой лежал сложенный по всем правилам флаг, — «КТО ВСЕ ЭТО ПРИДУМЫВАЕТ? ИНТЕРЕСНО, ТОТ, КТО ДЕЛАЕТ ЭТИ КАРТОННЫЕ КОРОБКИ, ЗНАЕТ, ДЛЯ ЧЕГО ОНИ НУЖНЫ?» Ему выдали обычные бланки для похорон и черную нарукавную повязку — он соврал чиновнику, будто уронил свою повязку в писсуар, чтобы ему выдали еще одну; он хотел, чтобы у меня тоже была черная повязка, — так, мол, я буду выглядеть ВПОЛНЕ ОФИЦИАЛЬНО. Примерно в те минуты, когда мой самолет вылетал из Бостона, Оуэн Мини опознавал, как положено, фанерный контейнер в багажном отделении аэропорта Сан-Франциско.

Когда подлетаешь к Фениксу, первое впечатление — будто попал в никуда; похоже на рыжевато-коричневатую поверхность Луны, если не считать редких широких мазков зелени — поля для гольфа и другие освоенные участки с системами орошения. Из курса геологии я знал: здесь когда-то было океанское мелководье; в сумерках, когда мы уже летели над Фениксом, тени на скалах отливали лиловым пурпуром тропического моря, а скудная трава вроде перекати-поля — аквамарином, так что и вправду можно было вообразить себе доисторический океан. По правде говоря, Феникс до сих пор напоминает мелководное море, с искусственными зеленоватыми и голубоватыми островками бассейнов. Милях в десяти-двадцати вдалеке виднелись зубчатые гряды красноватых, чайного цвета гор, то тут, то там увенчанных шапками похожего на воск известняка, — выходец из Новой Англии мог принять их за грязноватый снег. Но здесь было слишком, слишком жарко для снега.

Хотя под вечер пекло уже не так сильно, над асфальтом колыхалось сухое жаркое марево; несмотря на легкий ветерок, жар накатывал волнами, как из топки. Помимо жары, я обратил внимание на пальмы — здесь повсюду стояли красивые, высоченные пальмы.

Самолет Оуэна с телом, которое он сопровождал домой, задерживался.

Я стал ждать вместе с мужчинами в мексиканских рубашках и кожаных сандалиях; кое на ком были ковбойские сапоги. Женщины, от маленьких и изящных до тучных, с бесстыдным самодовольством расхаживали в коротких шортах и майках на тонких бретельках; их резиновые тапочки гулко шлепали по бетонному полу аэропорта, носящего оптимистическое название Скай-Харбор — «Небесная гавань». И мужчины и женщины питали неудержимую любовь к местным украшениям из серебра с бирюзой.

Заглянув в игровой зал, я обнаружил там молодого, обгоревшего на солнце солдата; он с какой-то свирепой решимостью терзал пинбольный автомат, то и дело раскачивая его. Первый на моем пути мужской туалет оказался закрыт; на нем висело объявление: «Временно не работает», но бумажка уже успела пожелтеть, — судя по всему, она висела здесь давно. После некоторых поисков, пройдя через полосы прохлады разной степени кондиционированности, я нашел сооруженный наспех мужской сортир с наклейкой на дверях: «Временная мужская комната».