Молитвы человеческие

Попросив разрешения войти, я вошёл. Ничего более тягостного мне не приходилось видеть в своей жизни: скелет, обтянутый кожей; страшное, жёлто-белое лицо. Он содрогался и, как сказала Настя, страдал. Но не от боли, а от какой-то невероятной душевной муки, которую испытывал даже в бессознательном состоянии. У меня вдруг возникла потребность молитвы, и, отойдя к окну, я коротко и горячо помолился о нём. Как странно: его лицо тотчас же успокоилось, стало светлее, и он впал в глубокое забытье без мучений. В этот момент я не чувствовал к нему вражды, ничего, кроме сострадания. Тихо вышел.

Настя ничего не спросила, но вгляделась в мое лицо:

– Ты устал. Поехали домой.

Прошло два дня, и её муж умер. Это случилось ночью, а утром Насте позвонили. Я хотел помочь, но она предупредила меня:

– Ты знаешь, всё берёт на себя организация по устройству похорон. А потом придут друзья, приедут родственники. Не хочу, чтобы ты…

Она не произнесла этого слова, но я понял, – «лицемерил». Даже страдая сама, она заботилась о том, чтобы мне не было неудобно или неловко.

Уже глубокой ночью я приехал к ней. В доме убрали, но всё ещё дышало смертью. Мы вышли на улицу и немного прошлись, однако скоро замёрзли. Вернулись и долго пили чай.

– Я очень виню себя за то, что так всё случилось, – говорила она. – Ведь я – жена, а значит, ответственна за мужа…

– Что ты могла сделать?

– Не знаю. Может быть, глубже молиться, или подавать милостыню, или самой быть настолько чистой, чтобы вытеснять из него всякое зло.

– А тебе никогда не приходило в голову, что, соединяя в одной семье добро и зло, свет и нечистоту, Господь хочет именно этого: чтобы свет проявился сильнее?

Она подумала – и тихо вздохнула.

Я смотрел на её тонкое лицо, ставшее ещё более прозрачным в последние дни. Серые глаза казались тёмными в неярком свете лампы. Настя, Настя, кто знает, можем ли мы вообще помочь тому, кто избирает зло…

День начинался. За окном слышались голоса первых птиц. Иерусалим просыпался.

Прошло несколько недель, и Настя оправилась. Она вернулась в строй, и снова её рука прикрывала меня во время битвы, и мы, как и раньше, по привычке сидели после боя на лугах тонкого мира. Но теперь мы были вместе и на земле. В её квартире нашлась свободная комната: раньше она служила небольшим кабинетом, здесь мы поставили диван для меня и мой компьютер. О немедленном венчании не могло идти и речи: шёл Рождественский пост.

– Скоро я привыкну относиться к тебе, как к брату, – шутила она.

Да, нам удавалось сохранять дистанцию, хотя её близость смущала меня. Однако одно воспоминание о чистых доспехах помогало мне крепко держать себя в руках. Приходилось быть воином не только в небе, но и на земле!

Увлёкшись боем, я не заметил, как Насти не стало рядом. Наконец, улучил мгновение и обернулся. Она стояла на коленях, прижав руки к животу, и смотрела на меня так, будто спрашивала: «Что это?» Я ринулся к ней, мгновенно подхватил на руки и вынес за стену Ангелов и бойцов, опустил на голые камни, склонился.

– Мне не больно, – говорила она растерянно, – совсем не больно…

Рана была ниже доспехов: глубокая, страшная. Черный меч прошёл чуть ли не насквозь, и трудно поверить, что она ещё дышала!

– Елеазар! – крикнул я.

Ангел повернул голову и, сорвав свою мантию, бросил мне. Мантия парила в воздухе, и бесы подпрыгивали, чтобы достать её, но мантия опустилась именно там, где нужно, – рядом с нами, и я тут же набросил её на Настю. Она положила голову мне на плечо и закрыла глаза, как глубоко уставший человек. Свет, освещавший её изнутри, начал меркнуть.

Едва раздался гонг к отступлению, Елеазар стремительно подлетел к нам. Коротко взглянул на рану, тут же поднял Настю на руки и обернулся ко мне:

– Я отнесу её в Небесный Город, лишь там могут помочь, – а затем тихо добавил: – Молись!

Они исчезли вдали: огненная точка и маленькая фигурка на руках, уже не видная из-за яркого света. Братья обступили меня, сильно, безмолвно, ободряя лишь взглядами. Мир внезапно потемнел, я ничего не видел, неслышно завернулся в свой плащ и спустился на землю.

Дом встретил меня безмолвием. Настя спала, и её чистое, спокойное, безмятежное лицо поразило меня: видимо, бой с его страшной реальностью ещё не коснулся её. Как такое возможно? Я не знал, но медлить не стал, а быстро оделся, вызвал такси и поехал в Старый Город.

Храм Гроба Господня оказался открыт. Раннее- раннее утро, посетителей нет, лишь фигуры монахов, спешащих на первую молитву. Я поднялся на Голгофу и припал к холодным камням. Всю дорогу я думал о том, что хотел бы не быть один в этот миг, хотел бы, чтобы кто-то сильный поддержал мою немощную молитву, просьбу о прощении и помиловании нас обоих, потому что мы уже были связаны неразрывными узами. Но здесь, на земле, я едва ли мог найти друзей-христиан, настолько близких, чтобы разделить с ними свою тайну.